Мария Долгорукая
читать дальше
Царь Иван IV Грозный всегда женился «по любви»! Ни один из его браков не был династическим…. (многие бояре были недовольны даже первым выбором царя и пеняли что им приходится служить незнатному роду (Анастасию - дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина считали не ровней царю. И да, были неудачные попытки вести переговоры о браке с сестрой Сигизмунда Ягеллончика - великого князя литовского и короля польского... )
В семнадцать лет Иван объявил митрополиту и боярам: "Сперва думал я жениться в иностранных государствах у какого-нибудь короля или царя; Но потом я эту мысль оставил, не хочу жениться в чужих государствах, потому что я после отца своего и матери остался мал; если приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет; поэтому я хочу жениться в своем государстве...".
Выбор царской невесты проводили по византийскому обряду – собирали самых красивых, знатных девушек и из их числа, предварительно выбрав самых лучших при помощи женщин царского рода и врачей, которые отвечали за то, чтобы выбранные девицы были здоровыми и без изъянов, – предоставляли царю лучших из лучших. Царь выбирал наиболее понравившуюся, которую и брал в жены. Бывало Ивану сообщали что у такого-то и такого-то подданного есть дочь-красавица, царь приезжал в дом с визитом, и если дева приглянулась — засылал сватов…..
Я к тому, что все жены Грозного царя были эталонными красавицами!
«Белое лицо как бы белый снег,
Ягодики как бы маков цвет,
Черны брови, как соболи,
Будто колесом брови проведены
Ясны очи как бы у сокола...
А ростом-то высокая.
У ней кровь-то в лице, словно белого заяца,
А и ручки беленьки, пальчики тоненьки.
Ходит она, словно лебедушка,
Глазом глянет, словно светлый день...»
И.Е.Забелин. «Быт русских царей».
По эстетическим представлениям женщина должна была быть не полная, но статная, непременно высокая, фигура, белое лицо с ярким румянцем и высокими бровями, долгим волосом. Дородность – считалась символом здоровья, способностью до рождения детей. Худощавые женщины почитались нездоровыми, и потому те, которые от природы были не склонны к полноте, предавались всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть...Малоподвижность также считалось важным достоинством (вертлявые хохотушки обществом не приветствовались).
Все женские одежды того времени были подчинены этому идеалу и зрительно создавали величественный и статичный образ. Основные отличия - многосоставность/многослойность, богатство отделки и простой, прямой или слегка расклешенный силуэт. Такая одежда делала фигуру малоподвижной, придавала гордую осанку и плавность походке.
Русский национальный костюм стал складываться примерно в XII веке. Его носили и крестьяне, и бояре, и цари вплоть до XVIII века, пока по указу Петра I не произошла принудительная смена костюма на европейский (другое название костюма той эпохи – допетровский).
Во времена Ивана Грозного богатые женщины носили по три платья, надевая одно на другое. Ношение одного платья приравнивалось к непристойности и бесчестию. Одежда боярыни могла весить 15 — 20 килограммов.
В XVI веке с распространением православной аскетической концепции и теремов с их затворнической жизнью женщин из среды знати, в женской одежде возникла тенденция полностью скрывать абрис фигуры, не подчеркивать талии и бюста. Пояс стал употребляться лишь для нательного белья, а верхние одежды никогда не подпоясывались и не застегивались сверху донизу.
Зелёные, синие, красные, малиновые, лиловые, голубые, розовые и пестрые. В описях Оружейной палаты встречаются: алый, белый, белый виноградный, багровый, брусничный, васильковый, вишнёвый, гвоздичный, дымчатый, еребелевый, жаркий, жёлтый, травный, коричный, крапивный, красно-вишнёвый, кирпичный, лазоревый, лимонный, лимонный московской краски, маковый, осинный, огненный, песочный, празелен, рудо-жёлтый, сахарный, серый, соломенный, светло-зелёный, светло-кирпичный, светло-серый, серо-горячий, светло-ценинный, таусинный (тёмно-фиолетовый), тёмно-гвоздичный, тёмно-серый, червчатый, шафранный, ценниный, чубарый, тёмно-лимонный, тёмно-крапивный, тёмно-багровый. Сказочную красоту являла смесь золотных и разноцветных тканей, свезенных и с востока, и с юга и с запада. Привозили их и «гречаня», которые «приезжают к Москве ежегодь и привозят с собою товары всякие: сосуды столовые и питейные, золотые и серебряные, с каменьем, с алмазы и с яхонты и с изумруды и с лалы, и золотные портнища; и царице и царевнам венцы и зарукавники и серьги и перстни с разными ж каменьи, немалое число», и татары, и персы, и венецианцы. Тафта, камка (куфтерь), парча (алтабас и аксамит), бархат (обычный, рытый, золотный), дороги, объярь (муар с золотым или серебряным узором), атлас, коноват, куршит, кутня (бухарская полушерстяная ткань). Хлопчатобумажные ткани (китайка, миткаль), сатынь (позже сатин), кумач. Пестрядь — ткань из разноцветных ниток (полушелковая или холстина).
Вся верхняя одежда богато орнаментировались.
Требовавшие прилежного труда и кропотливой работы, эти орнаменты были нашивными, используемыми по многу раз. Об этом говорят завещания княгинь, в которых они отписывали дочерям и невесткам нашивные спорки со своих нарядов. Рисунки их, выложенные тесьмой, шитые золотом и серебром, не утомляли глаз однообразием. Были тогда и излюбленные мотивы — изящные «лунницы» (месяцеобразный орнамент), «плетенки» (имитация прутьев в корзине), затейливые сердцевидные фигурки под полуциркульными арками — «кокошниками».
В качестве украшений использовались: пуговицы, нашивки, съёмные воротники-«ожерелья», зарукавья, запоны.
Пуговицы изготовлялись из разных материалов, различных форм и размеров. Деревянная (или другая) основа пуговицы обшивалась тафтой, обвивалась, покрывалась золотой канителью, пряденым золотом или серебром, обнизывалась мелким жемчугом.
Металлические пуговицы украшались финифтью, драгоценными камнями, золотились. Формы металлических пуговиц: круглые, четырёх- и восьми- угольные, прорезные, половинчатые, сенчатые, витые, грушевидные, в виде шишки, головы льва, карася, и другие. У богатых пуговицы были золотыми и серебряными, у средних слоев — оловянными.
Кляпыши — разновидность пуговицы в виде бруска или палочки.
Запоны — пряжка, застёжка, кованная, с драгоценными камнями бляха.
Образцы (нашивки) — поперечные полоски по числу пуговиц, иногда с завязками в виде кистей. Каждая нашивка имела петлю для пуговицы, поэтому позднее нашивки стали называться петлицами. Нашивки изготовлялись из тесьмы длиной три вершка и шириной в половину или до одного вершка. Тесьма нашивок украшалась узорами в виде трав, цветков и т. д. Они нашивались по обоим сторонам одежды, размещались на груди до пояса, или по всей длине разреза — до подола, и по прорехам — на боковых вырезах; размещались на равных расстояниях друг от друга или группами. Могли изготовляться в виде узлов — особое плетение шнура в виде узлов на концах.
Схватцы — застежки на одежде в виде крючков.
Опушка — отделка одежды по краям пол и подолу.
Зарукавья, запястья — накладные обшлага, род браслета, шириною в два пальца, из жемчуга и дорогих каменьев.
Ожерельем назывался стоячий и распластанный на плечах воротник, окружающий («О» — горло — жерло). Лента ткани атласного, шелкового, бархатного, парчевого полотнища, крепилась на картонной, кожаной или берестяной основе, подшивалась киндяком и, будучи жесткой, посредством шнура сплеталась с краем горловины одежды, вышивалась золотом и «саженные жемчугом», драгоценными камнями.
Такой драгоценный воротник, расшитый жемчугом в 3190 зерен, отказала в своем завещании волоцкая княгиня Ульяна (XIV в.) своим детям.
Мужское ожерелье расшивалось в «шахматы», женское — ворефидь — полосами.
Ожерелье (воротник) представляло наиболее дорогостоящее и декоративное убранство, к тому же закрывающее шею, что при повышенном требовании целомудренности в одежде было особо важно.
Вошвы — треугольные куски атласа или бархата, расшитые золотом, жемчугом, металлическими бляхами, шелком, которые вшивали (или нашивали) на клин или угол; такое же значение имеет термин «нарамаск» — кусок нашитый и украшенный или обнизанный жемчугом... Вошвы передавали из поколения в поколение, равно как и пристяжные воротники-ожерелки.
Всё это называлось нарядом, или снарядом платья. Без украшений одежда называлась чистой. Одежды надеваемые через голову - накладные, разрезанные на полы — распашные, верхние одежды до талии —поясные, длинные - до пят.
При всём обилии различной одежды выделялись несколько основных комплектов женского костюма. Основа — рубаха, значительно более длинная, чем мужская, спускающаяся ниже колен. Застегиваемая у горла запоной, обыкновенно серебряной круглой, иногда с камнем. Шились рубахи из льна или хлопка, дорогие — из батиста и шёлка. У ворота, ниже плеч, на концах рукавов и по подолу - украшали оторочкой или вышивкой, иногда расшивали жемчугом.
«Рукава сорочек в 6, 8, 10 локтей, а если они из светлого каттуна — то и более еще того длиною, но узки; надевая их, собирают в мелкие складки». У знатных женщин была еще верхняя рубаха — горничная, сшитая из яркой шелковой ткани, часто красного цвета. Эти рубахи имели длинные узкие рукава с прорезом для рук и назывались долгорукавными. Позже, наряду с узкими рукавами появился пышный, собранный у запястья рукав на пришивном манжете. Рубахи подпоясывали, а над поясом делали напуск. Носили в помещении, но не на улице и не при гостях.
Поверх рубахи надевали шерстяные, хлопчатобумажные, а некоторые и ворсистые одеяния разной формы и длины. И у зажиточных, и у бедных они были одинаковыми по крою, но различными по использованным тканям. По ним-то и судили о положении владелицы костюма на социальной лестнице. Кроме того, костюм княгинь или боярынь имел больше предметов и деталей в каждом виде одежды.
Излюбленной и очень практичной формой повседневной и праздничной одежды женщин был сарафан (от иранского слова sеrāрā — значение этого слова примерно «одетый с головы до ног»). Сарафан появился в XV веке. Поначалу это была одежда мужская, и лишь с XVI в. его стали носить женщины, сначала только княжеских родов (полоса посреди сарафана носит название княжеской ленты).
Типы сарафанов были многообразны: комнатные, уличные, в виде цельного платья без рукавов или юбки на лямках, глухие, надевавшиеся через голову и распашные. Наиболее характерным был длинный, почти до полу сарафан, сравнительно узкий, не имевший сборок, расклешенный в подоле за счет боковых клиньев, с широкими плечиками и неглубоким вырезом на груди и спине. К нему обычно сзади пришивали висячие (фальшивые) рукава, в которые никогда не продевали руки.
До XVI века сарафаны были распашными и застегивались сверху донизу на пуговицы. Позже спереди иногда нашивались просто полосы из дорогой ткани с декоративными пуговицами и «фальшивыми» петлями.
Девушки могли носить вместо сарафана так называемый передник — одежду, состоящую из двух несшитых полотнищ ткани, собранных на шнурок выше груди.
Верхних одежд в Московии было много. Одновременно они служили и парадной одеждой. Особенно оригинальной были летники, холодники, распашницы и телогреи. Надевали их поверх сарафанов, причем подолы нижних одежд выглядывали из-под верхних, образуя «лесенку».
Летник – верхняя одежда без подкладки, надеваемая через голову, часто с однотонной ткани с особым кроем рукава: в длину рукава были равны длине самого летника, в ширину – половине длины; от плеча до половины их сшивали, а нижнюю часть оставляли несшитой. Нижняя часть делалась из более тяжелой парчевой или бархатной ткани, с рельефным узором. Украши вошвами. Чтобы рукава не волочились по земле, женщина должна была держать руки согнутыми в локтях. Форма рукавов накладывала обязательство и на поведение в этом наряде. «... В допетровское время во всяких парадных и церемонных, а по-русски во всяких чиновных случаях, держание рук у груди представлялось для женщин обычным, самым необходимым приличием, выражавшим вообще кроткое и покоренное их положение в обществе...».
К летнику мог пристегиваться небольшой воротник.
Поскольку летники не имели подкладки, то есть были холодной одеждой, то их называли также холодниками.
Летник, разрезанный на полы (распашной), именовался распашницей, или опашницей, и шился из легких шелковых тканей или парчи, камки, тафты, атласа белого червчатого и алого; подкладывался тафтою, «дорогами» (дороги — персидские полосатые ткани) и украшался кружевом с пуговицами в верхней части и кружевом по полам и подолу.
Одной из излюбленных одежд знатных женщин были шубки. Шубка по внешнему виду напоминала летник (была длинной накладной одеждой), но отличалась от него формой рукавов. Рукава шубки были длинными и откидными. Обычно они играли чисто декоративную роль, так как руки продевали в прорези, сделанные в полах шубки выше талии. Если шубку надевали в рукава, то рукава собирали на руке во множество поперечных сборок. К шубке обычно пристегивали круглый меховой воротник. Мех часто подкрашивали в черный цвет, чтобы подчеркнуть белизну и румянец лица.
Женские легкие шубки иногда называли торлопами. Богатые меховые короткие шубки, мода на которые пришла из-за рубежа, именовались кортелями.
Кортели часто давали в приданое; вот пример из рядной грамоты (договора о приданом) 1514 года: «На девке платья: кортел куней с вошвою семь рублев, кортел белей хребтов полтретя рубли вошва готова шита полосата да кортел черева бельи с тафтою и с вошвою».
Основное название теплой верхней одежды – телогрея («греет тело»). Это была преимущественно комнатная одежда, но теплая, поскольку она подбивалась сукном или мехом, длиной до пят, уже в плечах и шире в подоле с длинными до подолу рукавами. Обычно рукава играли декоративную роль, так как руки продевали в прорези, сделанные в пройме. К краям рукавов пристегивалось запястье из другой материи, обыкновенно вышитое. Подол имел подпушку в виде широкой полосы другой материи, а разрез окаймлялся металлической тесьмой или шелковым кружевом, густо расшивался золотом или тесемками с кистями. Полы застегивались пуговицами, число которых могло доходить до 30 штук. Они пришивались по всей поле от воротника до подола. Для телогреи употреблялись тяжелые ткани — золотные камки, атлас, объярь, тафта, шерстяные ткани. На телогреях носили ожерелья из бобрового меха. Зимние телогреи сверху донизу шили на куньем, лисьем или собольем меху. Меховые телогреи, мало отличались от шуб, о чем свидетельствует такая запись в описи царского платья 1636 г.: «Скроена государыне царице телогрея отлас цветной шолк червчат да светлозелен, длина шубе по передом 2 аршина».
Короткополая разновидность телегреи – шушун - одежда из ткани, иногда подбитая мехом: «шушун лазорев да шушун кошечей женской» (из приходо-расходной книги Антониево-Сийского монастыря 1585 г.); «заечинной шушун под ветошкою и тот шушун сестре моей» (духовная грамота – завещание 1608 г. из Холмогор); «шушуненко теплое заечшшое» (роспись одежды 1661 г. из Важского у.).
Многие виды верхних женских одежд принято было носить внакидку или, по крайней мере, не застегнутыми, так чтобы были видны платья и иные наряды под ними и в тоже время скрывалась фигура.
Внакидку носили душегреи, опашни и разные накидки.
Душегрея – одежда, которая если и согревала, то исключительно душу. Длина ее
могла колебаться, но не длиннее середины бедра, держалась на плечевых лямках. Полочки
душегреи были прямые, спинка заложена трубчатыми защипами, вверху имела фигурный вырез мысом, к которому пришивались лямки.
Душегрею надевали поверх сарафана и рубахи, шили из дорогих узорчатых тканей и
обшивали по краю декоративной каймой.
Короткой верхней одеждой являлся также шугай - кофта с отрезной по талии спинкой, единственная приталенная одежда русских женщин. Шугай, как и душегрея, имел сравнительно узкий перед с разрезом. Причем разрез был не прямым, а шел по диагонали. Сзади нижняя часть шугая (баска) от талии была собрана в пышные сборки, равным образом скрывавших и большой живот, и излишнюю худобу. Шугай доходил до бедер и имел длинные сужающиеся рукава, собиравшиеся от кисти руки до локтя в мелкие складки. Мог иметь также меховой воротник или меховую опушку. Носили и внакидку, и в рукава, причем часто надевали только в один левый рукав, далее накидывали на правое плечо и придерживали правой рукой. Разновидностью шугая являлся бугай — шугай без рукавов.
Некоторые фасоны верхней женской одежда были однотипны с мужской и отличалась лишь немного по крою и отделке (женские одеяния были шире, хотя из того же сукна).
Однорядки – верхняя широкая, долгополая до щиколотки одежда, без воротника, с длинными рукавами, под которыми делались прорехи для рук. Однорядка застегивалась встык, и часто опоясывалась. Однорядки шились из одного ряда ткани, то есть без подкладки. Применялись зуфа, сукно и другие шерстяные ткани; украшались кружевом, нашивками, образцами и золотыми строками. Однорядка играла роль плаща. Ее носили осенью и в ненастную погоду, в рукава и внакидку.
Епанча - накидка без рукавов для седоков в санях прямого или расклешенного силуэта. Впереди на них было нашито множество пуговок, но это было чисто декоративное «излишество»: одежда была распашной и предполагала доступ для обозрения нижних слоев костюма.
Епанечка - накидка на меху.
Опашница - род мантии из золотой ткани с золотым шитьем, где «во времена Шуйского были вышиты золотом и серебром орлы, олени и павы...», одевалась преимущественно в летнее время. Названия одежд или их частей, шли от практических определений: опашница — от опахать, огородить участок, землю, установить город. И в аналогии «огородить себя кругом, опахать» — закутать, обвить кругом тканью, одеждой.
Опашень («опахивавшие» фигуру, одеяваемый «на опаш»/ в накидку) - длинная просторная распашная одежда с клиньями по бокам, из добротной шелковой или золотной ткани, а более всего из червчатого сукна с спиной, кроившейся длиннее переда и с декоративними рукавами до пят, свисающими за спину.
Разновидность опашня - охабень (от «охабити»– охватить, обнять) – в рукавах, пониже плеча делались прорези или проймы, куда просовывались руки, а остальная часть рукава висела. Таким образом, женщина могла показывать не только широкие накапки своего летника, но и запястья своей рубахи, шитые золотом.
Вокруг шеи пристегивался большой широкий воротник. Он был круглым, покрывал плечи, грудь и спину. По разрезу и подолу опашни/охабни окаймлялись кусками другой материи, расшивались шелками и золотом, украшались мехом.
Опашни/охабни не застегивались, хотя имели петли и пуговицы, размером с грецкий орех именуемых чашками, нашитыми сверху донизу.
Симбиоз опашня и охабня – ферязь нарядная широкая до 3м в подоле одежда без воротника. В шуйской челобитной 1621 г. читаем: «Жены моей платья ферязь холодник киндяк желт да ферязи другие теплые киндяк лазорев», шилась широкой и долгополой, с застежкой спереди; по подолу, полам и вороту украшалась золотым шитьем, мехом и драгоценными камнями. Надевали ферязь следующим образом: в рукав продевали лишь одну руку, собирая его во множество сборок; другой рукав спускали вдоль фигуры до земли. Благодаря ферязи появилось выражение «работать спустя рукава».
Представители всех слоев населения носили шубы. Княгини, купчихи - из дорогостоящих шкурок соболя, куницы, горностая, лисы, рыси, бобра. «Девичьим» считался мех белки и зайца. Богатым «мужатицам» считалось зазорным носить такие «легкомысленные» шубки! Самым доступным мехом была овчина. Те же, кто не мог раскошелиться на покупку даже дешевой шубы (цена ее была примерно 20 рублей, что равнялось стоимости имущества небольшой крепостной семьи), носили теплую одежду из нескольких слоев шерстяного сукна. О таких шубах остряки говорили, что они «на рыбьем меху», т. е. холодные: «у кого-то шуба соболья, а у нее — сомовья»
Шуба шилась длинной, в пол, мехом вовнутрь (то есть мех выступал в роли подкладки), сверху нашивалась красивая ткань, поэтому выглядела она, как халат с широкими рукавами, и большим воротником, по которому и можно было понять, что это шуба. Ткани использовали очень дорогие, узорчатые: бархат, атлас, парча. Поверх ткани наносились различные украшения: жемчуг, кружева, золотое шитье. Пуговицы делали особые, узорчатые, из серебра, золота и других драгоценных металлов. Особо дорогие меховые изделия украшались золотыми пуговицами, декорированными драгоценными камнями: рубинами, сапфирами, алмазами, другими красивыми природными минералами.
Царь имел множество шуб: для приемов гостей, для выездов, для свадеб, торжеств и различных других увеселительных мероприятий.
У княгини могло быть до десятка разных шуб. «Багряная, червчатая, сизая, бело-голубая, зеленая», да еще «кожух из беличьих животиков», да две «шубы собольи из дикого (серо-голубого) бархата с золотым шитьем», да «шуба, покрытая венецианским шелком» перечислены в завещании холмской княгини, передавшей все это богатство дочери (XV в.)
Иностранцы не уставали удивляться яркости русских шуб, их буквально сказочным украшениям: в XVI-XVII вв. модной декоративной деталью женской меховой одежды стало кованое серебряное кружево. С такой отделкой, например, дал приданое дочери шуйский купец В. И. Бастанов, сшивший ей аж пять таких шуб, в том числе одну «на горностаях», мехе, которым в Европе украшались лишь королевские мантии. Впрочем, такие роскошные меховые одежды хранили больше в сундуках и надевали изредка, в особо торжественных случаях.
К шубам в холодную погоду надевались рукавицы или просто мешочки на меху.
Рукавами называли муфты на меху, покрытые материей.
Рукавки персчаты — перчатки — были редкостью даже в гардеробе цариц. В морозы «спускали рукава» и прятали в них руки, не надевая варежек. С этой целью рукава зимних одежд специально отделывали собольими хвостиками.
Особое значение придавалось украшению головы. Головной убор являлся символом добропорядочности: показаться “простоволосой” было верхом неприличия, а чтобы опозорить женщину, достаточно было сорвать с ее головы убор. Это было самым тяжелым оскорблением. Отсюда и произошло выражение ‘опростоволоситься’, то есть ‘опозориться’. Различали четыре группы головных уборов (в зависимости от функционального предназначения, семейного и социального положения женщины): платки; головные уборы, развившиеся из платков; чепцы и шапочки; девичьи повязки и венцы.
Основной признак головного убора замужней женщины – полное прикрытие волос, девичьего – открытая макушка.
Девичество определялось распущенными волосами, заплетенными в одну и две косы. В косы девушки вплетали золотые, серебряные, жемчужные нити, цветные шнурки— «русу косу плетучи, шелком перевиваючи» — и украшали косником (накосником) — кистью или треугольным сооружением с тремя кистями (жемчуг, шелк, шерсть) на конце.
Девичьи уборы делали в виде повязки или обруча, отсюда и название – перевязка. Носили перевязки повсеместно: от крестьянской избы до царского дворца.
Сплошная повязка называлась венцом и имела архитектурные надстройки городками или зубцами. Венец - символ девичества. Выходя замуж, девица прощалась со своим венцом или его похищал жених. Само слово "венец" происходит от русского "венить", то есть "заниматься жатвой". Жатва - вечная забота хлеборобов, а потому брачащийся получал помощницу "на вено" ("на жатву"), за что и должен был заплатить родителям выкуп, так как они своей помощницы лишались. Отсюда же и участие венка в обряде венчания.
Венцы расшивали и украшали жемчугом, бисером, мишурой, золотой нитью. К венцу над ушами привешивались бусы — рясна - снизанные пряди жемчуга с сержными кольцами и колтами. Нарядная передняя часть венца носила название переденка, иногда так именовали и весь венец, к ней прикреплялся подниз (поднизье), скрывавший как бахрома брови и часть глаз.
Коруна - твердый венец в виде выпуклого обруча с прорезным узором.
Головодец - высокий овальной формы круг с открытым верхом, из нескольких слоев бересты, обтянутой вышитой тканью.
После венчания на молодую жену надевали подубрусник - повойничек из дорогих легких тканей (в деревне из холста), который стягивал и прятал волосы, подзатыльник — специальный кусок ткани, которым прикрывали пряди, выбившиеся на шею, головной убор – кику, а сверху крепили убрус — тонкое полотнище, расшитое и украшенное, спускающееся по бокам головы и обвивающее ее. «Да на четвертом блюде положити кика, да под кикою положити подзатыльник, да подубрусник, да волосник, да покрывало» («Домострой» по списку XVI в., свадебный чин).
Смена девичьего венка на кику была важнейшим моментом свадьбы. «Он же, Симеон, велел со всех жон с роботниц подубрусники сняти и простоволосыми ходить, девками, потому что де у них законных мужей не бывало».
Разновидность подубрусника — волосник - шапочка, сшитая из ткани или вязаная, надеваемая под платок или шапку. Снизу к волоснику пришивали ошивку – расшитый круг из плотной ткани. Поскольку ошивка была самой видной частью убора, то иногда и весь волосник называли ошивкой. «Да жены моей два волосника золотных: у одного ошивка жемчужная, у другова ошивка шита золотом» (челобитная 1621 г. из Шуйского у.); «Ошивка с волосником жемчюжная с канителью» (вологодская роспись приданого 1641 г.); «Меня Марьицу во дворе у себя бил по ушам и окосматил, и ограбил, и грабежем у меня з головы схватил шапку да волосник золотой да шелком вязан обшивка жемчюжная» (челобитная 1631 г. из Великого Устюга).
Различные шапочки, надеваемые на волосы под платки, под кички, носили только замужние. У знатных женщин шитая комнатная шапочка с XV в. именовалась чепцом.
Повойник — головной убор (похожий на чепчик), имевший множество типов, плотно закрывавший волосы. Его надевали под парадный головной убор, под платок, но могли носить и самостоятельно.
Кика - головной убор замужней женщины. Основу кики составлял холщовый колпак (собственно кика) с выступающим навершием (из проклеенного или простёганного холста, бересты, луба) в налобной части; сзади кика затягивалась на вздёржку, плотно облегая затылок. Навершие (кичка, рога, копыто) могло иметь вид лопаты (лопатообразная кика), цилиндра (котелкообразная кика), рогов (рогатая кика), конского копыта (копытообразная кика). На кику часто повязывалась полоса холста (налобник, налобень, подчёлок, налысник) шириной 3-8 см, обшитая позументом и бусами. Сзади к кике подвязывался подзатыльник (подзатылень, колодка) из ткани (кумача, бархата, шёлка, позумента, ситца), наклеенной на твёрдую основу. К кике подвешивались также украшения из лент, кистей, бисера.
Снур - разновидность кики с лентами.
Кичка - повседневный головной убор, головное покрывало в сочетании с древними славянскими «оберегами» в виде рогов или гребней. Вместе с кичкой носили сороку – шапочку с узлом назади.
Парадным головным убором являлся кокошник («кокошь» – петух, курица), головной убор в виде округлого щита вокруг головы или опахала, сделанный из твердого материала, обтянутый золотой тканью и богато расшитый жемчугом.
Главная особенность кокошника – гребень. Его форма была различной: полумесяца, наконечника стрелы, «златоглавы», «каблучки», «наклоны», «кокуи».
Особое внимание уделялось орнаменту, украшавшему кокошник. В середине, как правило, располагалась стилизованная "лягушка" – символ плодородия. по бокам - S-образные фигуры лебедей - символов супружеской верности. Тыльная часть была особенно богатой. На ней традиционно вышивали стилизованный куст, который символизировал древо жизни, каждая веточка которого - новое поколение. А на этом «кусте» были и птицы, и плоды с семенами и много других символических знаков. Нижний край кокошника часто обшивали поднизями, а по сторонам, над висками крепили рясна. Иногда к кокошнику прикрепляли покрывало из дорогой узорной ткани.
Цена некоторых изделий была баснословной, поэтому кокошники тщательно хранили в семье и передавали по наследству, часто они использовались несколькими поколениями.
Девичьи кокошники – не закрывали волосы, женские – имели матерчатое дно.
Своеобразный вид кокошника – шамшура (составленную в 1620 г. в Сольвычегодске опись имущества Строгановых: «Шамшура шита золотом по белой земле, очелье шито золотом и серебром; шамшура плетеная с метлеками, очелье шито золотом».
Платок (от плат) — полотнище, которым накрывали голову, входил в комнатный и летний наряд женщин. Головные платки и накидки носили и другие названия: увясло, ушев, главотяг, намётка, накидка, хустка.
Убрус - часть головного убора замужней женщины — полотенце, богато украшенное вышивкой. Укладывался вокруг головы поверх подубрусника и завязывался или закалывался булавками.
Убрус представляет собой прямоугольное полотнище 2 метра в длину и 40—50 см в ширину. Материал зависел от благосостояния владелицы. Наиболее распространённый вариант — украшенное вышивкой или каймой льняное полотно или другая плотная ткань. Знатные женщины носили убрус из белого или красного атласного полотна и парчи.
Коноватки - квадратные платки из плотной узорной коноватной ткани (тонкого шелка с разноцветными полосами). Появились в Московии в ХVI веке. Канаватками торговали восточные купцы, их привозили издалека, и для женщины они были бережно хранимой драгоценностью. Такой платок носили вроспуск, накинув на головной убор серединой продолговатой стороны, укутав им всю фигуру.
Как завершающий штрих в парадных выходах (в церковь, к гостям) женщины и девицы в руках держали ширинку — платок, роскошно вышитый шелком, золотом и серебром, из тонкой кисеи или богатой виницейской тафты, низанный жемчугами и по краям («накищенный»).
В зимнее время женщины наряжались в меховые шапки самого различного вида, из разнообразных мехов.
Девицы покрывали голову высокой шапкой, которая называлась столбунец. Низ ее оторачивали бобровым или собольим мехом, а высокий верх делали из шелка. Из-под столбунца выпадали косы с красными лентами.
Богатые и знатные женщины и мужчины носили мягкие сафьяновые сапожки, яркие, украшаемые богатыми деталями. Слово «сапог» произошло от славянского «сопа» — кожаная труба, которую напоминала форма голенища. Пошив сапога требовал особого мастерства. Использовались простые и съемные колодки. Это позволяло делать заготовки отдельных деталей, а затем сшивать их. Сапоги имели острые приподнятые носки. Нога в такой обуви не застревала в стремени. Чтобы сапоги меньше снашивались, они подбивались подборами (каблуками) и подковами со множеством гвоздей, располагавшихся вдоль подошвы. Обувь знатных людей можно было отличить по серебряным гвоздям на подошве и голенищам, богато украшенным жемчугом. Из-за его обилия почти не виден был сафьЯ́н - тонкая, мягкая кожа из коз, овец, телят, которую получают растительным дублением (в известковых зольниках возрастающей крепости) (похожие по качеству - замша; юфть). Сафьян окрашивали в разные, но преимущественно в насыщенные яркие цвета. «У всех на ногах сапожки из белой, желтой, голубой или другой цветной кожи, вышитые жемчугом. У женщин, в особенности у девушек, башмаки с очень высокими каблуками: у иных в четверть локтя длиною; эти каблуки сзади, по всему нижнему краю, подбиты тонкими гвоздиками. В таких башмаках они не могут много бегать, так как передняя часть башмака с пальцами ног едва доходит до земли».
"У оратая (пахаря) сапожки зелен сафьян:
Вот шилом пяты, носы востры,
Вот под пяту-пяту воробей пролетит,
Около носа хоть яйцо прокати."
Для создания образа Марьи Долгорукой использованы:
урывки из книг Евгения Сухова «Царские забавы» и Сергея Нечаева "Иван Грозный. Жены и наложницы "Синей Бороды";
кадры из фильма «Царь» П.Лунгина
картина Ю.Пекуровского "Царская невеста" ( 2003 г)
картина Г.Седова «Выбор невесты царём Алексеем Михайловичем» (1882 г.)
фото с альбома «Костюмированный бал в Зимнем дворце в феврале 1903 г.»
Расправившись с Анной Колтовской, Иван Грозный окончательно перестал стесняться. До этого он все-таки придавал своим похождениям и расправам хотя отдаленный вид законности, теперь же сбросил и эту маску. Для удовлетворения своих страстей ему приходилось разъезжать, потому что, несмотря на все строгости государя, бояре всеми мерами старались не допускать своих жен и дочерей в «холостой» дворец. Москва и округа жили слухами о том, что государь своевольничает в дальних отчинах и ведет список познанных девиц, который велит зачитывать дьякам перед вечерней молитвой вместо поминальника.
Прошел год, и неистовства вновь начали утомлять царя. Вернувшись в Стольную был он смирен и тих. Бояре поговаривали о том, что Иван Васильевич надумал жениться, а потому все время пребывал в посте, чтобы очистить тело от скверны. Иерархи церкви "молвили о том, что государь на верном пути, поведали пастве о том, что кладет царь зараз до тысячи поклонов и усердием своим приближается к пустынникам. Не упади на Ивана божий промысел быть государем, не было бы крепче ревнителя веры во всей православной Руси".
Узнав о прекрасной Марье Долгорукой, Иван Васильевич слишком долго не раздумывал: прибыл посмотреть девицу, нашел ее и в самом деле чудной красоты, хотя и несколько староватой (Марье шел двадцатый годок). Это его несколько смутило: почему засиделась в девках?
– Скромница, каких свет не видывал, – сказал молодой князь Петр Долгорукий, делая постное лицо, словно сватовство государя его совсем не радовало. – Не выгонишь ее на посиделки! А как в церковь идет, так вся укутается, словно старуха. Робкая…
«С такой красотой надо не робкой быть, а горделивой!» – подумал Иван Васильевич, разглядывая смугло-румяное, безукоризненно-правильное лицо со жгуче-черными огромными очами и вишневыми, тугими губами. Но взор у нее и впрямь был робкий, застенчивый. Никак не решалась поднять на сватов и жениха глаза, сколько ее ни вышучивали, сколько ни хвалили неземную красоту. И поднос с чарками, которыми Марья обносила гостей, так плясал в ее руках, что хлебное выплескивалось через край. Скромность эта была – как елей на душу, как повязка на рану! Иван Васильевич не мог наглядеться на красавицу. Нечто подобное он почувствовал когда-то к Марфеньке-покойнице. Разнежился всей душой и порешил играть свадьбу как можно скорее.
Прощаясь, Долгорукие высыпали на улицу всем двором и долго кланялись в спину удаляющемуся царю.
Скоро государь послал в дом князя Долгорукого огромный сдобный кулич, что обычно подается гостям перед свадьбой. В Москве сказывали, что престарелый Иван Долгорукий долго хохотал над царским подарком, а потом, давясь слезами, вымолвил:
— Никогда не думал, что через эту чумазую с самим царем породнюсь!
Семья Марии принадлежала в роду Долгоруких - одному из самых могущественных родов в государстве и столь же многочисленному. Основателем рода почитался Михаил Всеволодович, князь Черниговский. Родоначальник собственно Долгоруковых – князь Иван Андреевич Оболенский (XVII колено от Рюрика), получивший прозвище Долгорукий за свою мстительность. Князья Долгорукие происходили из сильного корня Стародубских вотчинников, которые служили московским господарям без малого два века. В родственниках и в сватьях у Долгоруких были едва ли не все Рюриковичи: Палецкие, Трубецкие, даже Шуйские.
Опыт четвертого брака показал, что на разрешение церкви теперь надежды мало – и Иван Васильевич обошелся без такого разрешения. В Спасо-Преображенском соборе (Спас на Бору) в то время служил священник Никита, бывший опричник, возведенный в сан по настоянию царя, с ним и договорился Иван о проведении обряда.
В ноябре 1573 года состоялось венчание Иоанна Васильевича с княжной Марией.
Свадебный пир был очень веселым и на улицы Москвы были выставлены столы, заполненные хлебом, мясом и рыбой, а также десятки бочек пива и браги. Со всех земель съехались бояре и князья. Стольные палаты уже не вмещали всех знатных гостей, а потому Иван Васильевич повелел расставить столы во всех комнатах и коридорах. Многошумные гости без конца выкрикивали здравицу государю и государыне и кубок за кубком выливали в горло хмельное зелье. От выпитого иные валились под столы, и торжество уже продолжалось без них. Челядь бояр шастала между столов и собирала в охапку господ, упившихся до смерти. А пир только набирал силушку, чтобы закончиться к утру пьяными плясками скоморохов и медвежьей забавой.
Иван Васильевич глянул на Марию, подумалось о том, что телесами Долгорукая не обижена и, разметавшись, может занять половину кровати. Усмехнулся: эдакая махина и придавить ненароком может. Но государю такие девицы были в особую радость — будет что помять. Упруго и горячо желание обожгло утробу, и он так ущипнул Марии колено, что та невольно пискнула.
— В Спальную пойдем, там бояре простынки атласные постелили. Подарок английской королевы, — хихикнул Иван Васильевич. — Она все думает, что со мной на них тешиться будет, а вот обошло ее такое счастье....
Задержав взгляд на хмуром лице государя, Мария Долгорукая медленно стала стягивать через голову исподнюю рубаху. Сначала выглянули полные колени, потом показались покатые бедра, округлый живот, и через мгновение царица предстала перед государем вся.
— Хороша, — заключил Иван Васильевич. — Ну-ка, помоги мне рубаху снять. — Прохладные руки Маши коснулись горячей шеи государя, поползли по спине вниз, доставив Ивану блаженство. — Эко, у тебя как ладно получается. Ежели не знал бы тебя, мог бы подумать, что всю жизнь у мужиков рубахи стягивала. Ну-ка, почеши мне под лопаткой, так дерет, будто вша злая завелась… Ногтями не скреби, — пожелал Иван Васильевич, — ладошкой, да понежнее. Ох, хорошо! А теперь сапоги стягивай. Вот так… Ложись теперь на постелю, а я помолюсь малость.
И, проследив мрачноватым взором за тем, как Мария, шевеля огромным крупом, юркнула под покрывало, обратился взором к иконе.
— Господи, прости меня, грешного, за то, что не любил девок так, как следовало бы! Господи, прости меня за то, что не ценил любовь, срывая девичий цвет без надобности… Господи, сколько же плодов не завязалось! Теперь у меня все по-другому будет. Буду любить жену и нарожаю детишек. Оставлю блуд и сделаюсь степенным. Прими мои покаяния, господи! .. Ну и широка ты, Мария, — глянул на девицу Иван Васильевич, — как легла, так всю кровать накрыла. Ты бы мне хоть самый краешек оставила. — Царь опустился на постелю. — А теперь обними меня крепко, как сумеешь. Да не так, Мария, чтобы жарко мне сделалось!
Марья полностью соответствовала стандартам, предъявляемым Иваном Васильевичем ко всякой очередной невесте: и лицом пригожа, и ростом хороша, и дородностью соблазнительна... Да вот беда: в первую же ночь вместо досадной неловкости, присущей неопытной девице, она поддалась чувственной страсти, рукодвиженьями и советами понуждая супруга к положениям, вызывающим особое удовольствие. Сие Ивану Васильевичу показалось весьма подозрительным: откуда у юной боярышни столь совершенные знания в искусстве, которое ей только предстояло постичь? Кто научил? Где? Когда?
Изрядно утомленный под утро резвостью жены, государь тем не менее учинил допрос. Марья плакала и божилась, что ввечеру еще была невинна, что усердствовала “токмо ради угождения”.
Утром Иван Грозный вышел на люди с нахмуренным лицом. Никто еще не знал причины мрачного настроения новобрачного, но все насторожились, понимая, что последовать за этим может что угодно. Одни говорори что Грозный заподозрил жену в любви к другому. Другие же утверждали, что она оказалась уже лишенной девственности, и этот обман выводит его из себя, кажется надругательством над государем и Богом.
Скоро по дворцу разнеслась весть, что царь с царицей уезжают. И вот, скрипя полозьями по свежему снегу, царский кортеж покинул Кремль и направился в Александровскую слободу. Юная царица с любопытством глядела на народ, приветствовавший царский поезд низкими поклонами. Такие почести ей воздавались впервые. Скоро показались приземистые постройки Александровской слободы. Возки въехали в дворцовую ограду и остановились у узорчатого крыльца. Царь, не проронивший во время пути ни одного слова, молча вылез из возка и, не отвечая на поклоны дворцовых людей, прошел в свои хоромы.
Через полчаса обитатели Александровской слободы шепотом передавали друг другу о новой, непонятной затее грозного царя: Десятки людей собрались на ледяном покрове «царского» пруда, наблюдая за тем, как опричники вырубают огромную полынью. Неужто царь выразил желание половить в пруду рыбу? Это в ноябре-то? Впрочем, причуды Ивана Грозного давно перестали удивлять подданных. И все же монаршая рыбная ловля при столь сильном морозе многим показалась чересчур странной, и к пруду быстро начали стекаться толпы любопытных. К полудню добрая треть водоема была очищена ото льда. У края получившейся полыньи поставили высокое кресло. Солдаты окружили пруд, согнав со льда всех посторонних. А потом распахнулись ворота дворца, и оттуда показалось странное шествие. Впереди на белом коне ехал сам Иван Грозный. За ним следовали сани, на которых лежала Мария Долгорукая. Она была без памяти, но, несмотря на это, ее тело было крепко привязано к саням веревками. Шествие замыкали опричники, все в черном и на черных конях. Царь подъехал к креслу и, спешившись, уселся в него. Тем временем лошадь подтащила сани к полынье и остановилась. Из свиты царя вышел какой-то начальный человек и, обращаясь к слободчанам, столпившимся на берегу, громко произнес: «Православные! Узрите, как наш великий государь карает изменников, не щадя никого. Долгорукие изменили царю, обманным воровским обычаем повенчали его на княжне Марии, а княжна еще до венца слюбилась с неким злодеем и пришла во храм в скверне блудодеяния, о чем государь и не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь ту Марию отдать на волю Божию». После этих слов он подошел к саням, достал нож и уколол запряженную в них лошадь в круп. Испуганное животное бросилось вперед, через несколько секунд раздался всплеск, полетели брызги, и лошадь вместе с санями и привязанной к ним царицей погрузилась в ледяную пучину. Зрители лишь громко ахнули. Затем наступило гробовое молчание. Все, как зачарованные, смотрели на темную поверхность пруда, где еще расходились широкие круги и поднимались пузыри. Наконец вода успокоилась, царь поднялся с кресла, снял шапку, перекрестился и сказал: «Воля Господня свершилась». Затем он сел на коня и в сопровождении опричников уехал во дворец, куда по его распоряжению уже были собраны все красивые женщины из округи. Там началась оргия, длившаяся до утра. Обыватели Александровской слободы, потрясенные казнью новой царицы, пугливо ютились по домам. Но и через запертые окна до них доносились пьяные крики опричников, слонявшихся по улицам и искавших случая “разгуляться”. Только к утру все затихло, а вечером царь, сопровождаемый едва протрезвившейся ватагой, выехал в свой Кремлевский дворец.
Марии Долгорукой не стало в ноябре 1573 года. После этого в Москве настали тяжелые дни: с раннего утра до поздней ночи заунывно били колокола. Они звонили по всему городу, звонили сами собой, словно призывая на помощь, слабо и жалобно. Грозный царь снова превратился в игумена, а его приближенные – в монахов. По крайней мере так переменилась их одежда, которая у всех теперь стала исключительно черной. Опять начались бесконечные ночные богослужения в кремлевском храме Спаса Преображения на Бору, и опять за службами следовали безобразные царские оргии. Сам царь, по свидетельствам очевидцев, «превратился в собственную тень». Зато теперь он по крайней мере соблюдал внешние приличия: регулярно выходил утром в приемную палату, выслушивал доклады и накладывал резолюции, в которых стала проявляться даже некоторая мягкость, до этого совершенно чуждая Ивану IV, прозванному Грозным. У него все чаще случались истерические припадки, во время которых он был окончательно невменяем. Тогда от него бежали все. За припадками обычно следовал полный упадок сил, а потом начинались галлюцинации. В один из таких моментов ему показалось, что на позолоченном куполе церкви Александровской слободы сидит утопленная Мария Долгорукая. Это было ночью. Царь немедленно велел провести по куполу черные полосы. В другой раз ему показалось, что на паперти храма стоит замученный князь Вяземский. Полубезумный царь велел поставить вокруг паперти железную ограду, “чтобы не повадно было ходить туда кому не след”. А порой, прямо посреди какого-нибудь важного разговора, царь вдруг начинал плакать… Опричники, желая хоть как-то порадовать мрачного царя, схватили Петра Долгорукого, брата утопленной Марии. Ни в чем не повинного княжича, как водится, подвергли жестокой пытке, добиваясь, чтобы он назвал «лиходея, погубившего царицу». Но, мужественно терпя страшные мучения, Петр Долгорукий неизменно отвечал: «Сестру Марию погубил лишь один лиходей – царь Иван Васильевич». Верные псы государевы доложили о неслыханном упорстве княжича. Царь внимательно выслушал доклад и приказал: «Отпустить Петра Долгорукова в его вотчину. Да не поставятся ему в вину прегрешения его сестры, за кои он ответ держать не может». Вроде бы были сказаны нормальные слова, но окружение царя было поражено ими. На самом деле, это ужасно, когда людей потрясает простая снисходительность, но уж, видно, царь так приучил всех к своим бесчеловечным выходкам, что другого от него и не ждали. А когда случайно видели иное, пугались. Один лишь Василий Умной-Колычев, новый фаворит царя, недавно сменивший погибшего Малюту Скуратова, лучше всех знавший изменчивый нрав своего грозного хозяина, не поразился, а решил поступить по-своему: отправился в темницу, где без чувств лежал полумертвый Петр Долгорукий, и собственноручно перерезал ему горло. А царю потом сообщил, что случилось непоправимое, и княжич Петр «скончался от неведомой хвори». Убийца был совершенно уверен, что исправляет ошибки своего господина. И он, по большому счету, не ошибся. Молитвенное настроение Ивана Грозного продолжалось недолго, и примерно через две недели после смерти Марии в Кремле началась совсем другая жизнь. Словно по приказу замолкли колокола, черные одежды вмиг исчезли, и бешеной лавиной понесся прежний разгул, вскоре превратившийся в откровенный разврат. Оставшиеся в живых приспешники Ивана Грозного никогда еще не доходили до такой безнаказанной наглости, какая бурной волной захлестнула Москву в этот период. Насильственным смертям опять не стало числа, и все более-менее зажиточные люди в панике поспешили покинуть столицу или по крайней мере увезти из нее куда подальше жен и дочерей. Впрочем, удавалось это немногим, и число жертв кровавых расправ совсем обезумевшего царя росло день ото дня, час от часа. Любая осмысленная государственная деятельность в царском дворце прекратилась. Все дела по своему усмотрению вершили дьяки и думские бояре. Царь же, измученный ночными попойками, вставал поздно, иногда уже после обеда. Его лицо стало совсем зеленым, и создавалось впечатление, будто он только что вышел из могилы. А его раздражительность достигла просто каких-то невероятных масштабов. Достаточно было одного неверного слова, чтобы привести государя в состояние неописуемой ярости, граничившее с полной невменяемостью. Радость Ивану Васильевичу доставляло лишь одно: едва поднявшись с постели, он каждый раз требовал к себе «омывальщиц». Так именовались выбранные им самим красивые молодые женщины, в обязанности которых входило обмывание дряблого царского тела теплой водой и обтирание его ароматическими маслами. Иногда царь принимал эту процедуру лежа, и тогда создавалось полное впечатление печального обряда обмывания покойника.
Ожегшись с нежной красавицей Долгорукой, государь теперь дул на воду и зарекся брать из родовитых семей дочерей, почему-либо засидевшихся в свои теремах. Опасался, чтобы снова не провели его, стреляного воробья, на той же самой многовековой мякине: обгулявшейся невесте….. Настало время взойти «на пьедестал» одной из фавориток - рыжеволосой красавице Анне Васильчиковой! шестой царице.,. но эту историю Вы уже знаете.
читать дальше
Царь Иван IV Грозный всегда женился «по любви»! Ни один из его браков не был династическим…. (многие бояре были недовольны даже первым выбором царя и пеняли что им приходится служить незнатному роду (Анастасию - дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина считали не ровней царю. И да, были неудачные попытки вести переговоры о браке с сестрой Сигизмунда Ягеллончика - великого князя литовского и короля польского... )
В семнадцать лет Иван объявил митрополиту и боярам: "Сперва думал я жениться в иностранных государствах у какого-нибудь короля или царя; Но потом я эту мысль оставил, не хочу жениться в чужих государствах, потому что я после отца своего и матери остался мал; если приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет; поэтому я хочу жениться в своем государстве...".
Выбор царской невесты проводили по византийскому обряду – собирали самых красивых, знатных девушек и из их числа, предварительно выбрав самых лучших при помощи женщин царского рода и врачей, которые отвечали за то, чтобы выбранные девицы были здоровыми и без изъянов, – предоставляли царю лучших из лучших. Царь выбирал наиболее понравившуюся, которую и брал в жены. Бывало Ивану сообщали что у такого-то и такого-то подданного есть дочь-красавица, царь приезжал в дом с визитом, и если дева приглянулась — засылал сватов…..
Я к тому, что все жены Грозного царя были эталонными красавицами!
«Белое лицо как бы белый снег,
Ягодики как бы маков цвет,
Черны брови, как соболи,
Будто колесом брови проведены
Ясны очи как бы у сокола...
А ростом-то высокая.
У ней кровь-то в лице, словно белого заяца,
А и ручки беленьки, пальчики тоненьки.
Ходит она, словно лебедушка,
Глазом глянет, словно светлый день...»
И.Е.Забелин. «Быт русских царей».
По эстетическим представлениям женщина должна была быть не полная, но статная, непременно высокая, фигура, белое лицо с ярким румянцем и высокими бровями, долгим волосом. Дородность – считалась символом здоровья, способностью до рождения детей. Худощавые женщины почитались нездоровыми, и потому те, которые от природы были не склонны к полноте, предавались всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть...Малоподвижность также считалось важным достоинством (вертлявые хохотушки обществом не приветствовались).
Все женские одежды того времени были подчинены этому идеалу и зрительно создавали величественный и статичный образ. Основные отличия - многосоставность/многослойность, богатство отделки и простой, прямой или слегка расклешенный силуэт. Такая одежда делала фигуру малоподвижной, придавала гордую осанку и плавность походке.
Русский национальный костюм стал складываться примерно в XII веке. Его носили и крестьяне, и бояре, и цари вплоть до XVIII века, пока по указу Петра I не произошла принудительная смена костюма на европейский (другое название костюма той эпохи – допетровский).
Во времена Ивана Грозного богатые женщины носили по три платья, надевая одно на другое. Ношение одного платья приравнивалось к непристойности и бесчестию. Одежда боярыни могла весить 15 — 20 килограммов.
В XVI веке с распространением православной аскетической концепции и теремов с их затворнической жизнью женщин из среды знати, в женской одежде возникла тенденция полностью скрывать абрис фигуры, не подчеркивать талии и бюста. Пояс стал употребляться лишь для нательного белья, а верхние одежды никогда не подпоясывались и не застегивались сверху донизу.
Зелёные, синие, красные, малиновые, лиловые, голубые, розовые и пестрые. В описях Оружейной палаты встречаются: алый, белый, белый виноградный, багровый, брусничный, васильковый, вишнёвый, гвоздичный, дымчатый, еребелевый, жаркий, жёлтый, травный, коричный, крапивный, красно-вишнёвый, кирпичный, лазоревый, лимонный, лимонный московской краски, маковый, осинный, огненный, песочный, празелен, рудо-жёлтый, сахарный, серый, соломенный, светло-зелёный, светло-кирпичный, светло-серый, серо-горячий, светло-ценинный, таусинный (тёмно-фиолетовый), тёмно-гвоздичный, тёмно-серый, червчатый, шафранный, ценниный, чубарый, тёмно-лимонный, тёмно-крапивный, тёмно-багровый. Сказочную красоту являла смесь золотных и разноцветных тканей, свезенных и с востока, и с юга и с запада. Привозили их и «гречаня», которые «приезжают к Москве ежегодь и привозят с собою товары всякие: сосуды столовые и питейные, золотые и серебряные, с каменьем, с алмазы и с яхонты и с изумруды и с лалы, и золотные портнища; и царице и царевнам венцы и зарукавники и серьги и перстни с разными ж каменьи, немалое число», и татары, и персы, и венецианцы. Тафта, камка (куфтерь), парча (алтабас и аксамит), бархат (обычный, рытый, золотный), дороги, объярь (муар с золотым или серебряным узором), атлас, коноват, куршит, кутня (бухарская полушерстяная ткань). Хлопчатобумажные ткани (китайка, миткаль), сатынь (позже сатин), кумач. Пестрядь — ткань из разноцветных ниток (полушелковая или холстина).
Вся верхняя одежда богато орнаментировались.
Требовавшие прилежного труда и кропотливой работы, эти орнаменты были нашивными, используемыми по многу раз. Об этом говорят завещания княгинь, в которых они отписывали дочерям и невесткам нашивные спорки со своих нарядов. Рисунки их, выложенные тесьмой, шитые золотом и серебром, не утомляли глаз однообразием. Были тогда и излюбленные мотивы — изящные «лунницы» (месяцеобразный орнамент), «плетенки» (имитация прутьев в корзине), затейливые сердцевидные фигурки под полуциркульными арками — «кокошниками».
В качестве украшений использовались: пуговицы, нашивки, съёмные воротники-«ожерелья», зарукавья, запоны.
Пуговицы изготовлялись из разных материалов, различных форм и размеров. Деревянная (или другая) основа пуговицы обшивалась тафтой, обвивалась, покрывалась золотой канителью, пряденым золотом или серебром, обнизывалась мелким жемчугом.
Металлические пуговицы украшались финифтью, драгоценными камнями, золотились. Формы металлических пуговиц: круглые, четырёх- и восьми- угольные, прорезные, половинчатые, сенчатые, витые, грушевидные, в виде шишки, головы льва, карася, и другие. У богатых пуговицы были золотыми и серебряными, у средних слоев — оловянными.
Кляпыши — разновидность пуговицы в виде бруска или палочки.
Запоны — пряжка, застёжка, кованная, с драгоценными камнями бляха.
Образцы (нашивки) — поперечные полоски по числу пуговиц, иногда с завязками в виде кистей. Каждая нашивка имела петлю для пуговицы, поэтому позднее нашивки стали называться петлицами. Нашивки изготовлялись из тесьмы длиной три вершка и шириной в половину или до одного вершка. Тесьма нашивок украшалась узорами в виде трав, цветков и т. д. Они нашивались по обоим сторонам одежды, размещались на груди до пояса, или по всей длине разреза — до подола, и по прорехам — на боковых вырезах; размещались на равных расстояниях друг от друга или группами. Могли изготовляться в виде узлов — особое плетение шнура в виде узлов на концах.
Схватцы — застежки на одежде в виде крючков.
Опушка — отделка одежды по краям пол и подолу.
Зарукавья, запястья — накладные обшлага, род браслета, шириною в два пальца, из жемчуга и дорогих каменьев.
Ожерельем назывался стоячий и распластанный на плечах воротник, окружающий («О» — горло — жерло). Лента ткани атласного, шелкового, бархатного, парчевого полотнища, крепилась на картонной, кожаной или берестяной основе, подшивалась киндяком и, будучи жесткой, посредством шнура сплеталась с краем горловины одежды, вышивалась золотом и «саженные жемчугом», драгоценными камнями.
Такой драгоценный воротник, расшитый жемчугом в 3190 зерен, отказала в своем завещании волоцкая княгиня Ульяна (XIV в.) своим детям.
Мужское ожерелье расшивалось в «шахматы», женское — ворефидь — полосами.
Ожерелье (воротник) представляло наиболее дорогостоящее и декоративное убранство, к тому же закрывающее шею, что при повышенном требовании целомудренности в одежде было особо важно.
Вошвы — треугольные куски атласа или бархата, расшитые золотом, жемчугом, металлическими бляхами, шелком, которые вшивали (или нашивали) на клин или угол; такое же значение имеет термин «нарамаск» — кусок нашитый и украшенный или обнизанный жемчугом... Вошвы передавали из поколения в поколение, равно как и пристяжные воротники-ожерелки.
Всё это называлось нарядом, или снарядом платья. Без украшений одежда называлась чистой. Одежды надеваемые через голову - накладные, разрезанные на полы — распашные, верхние одежды до талии —поясные, длинные - до пят.
При всём обилии различной одежды выделялись несколько основных комплектов женского костюма. Основа — рубаха, значительно более длинная, чем мужская, спускающаяся ниже колен. Застегиваемая у горла запоной, обыкновенно серебряной круглой, иногда с камнем. Шились рубахи из льна или хлопка, дорогие — из батиста и шёлка. У ворота, ниже плеч, на концах рукавов и по подолу - украшали оторочкой или вышивкой, иногда расшивали жемчугом.
«Рукава сорочек в 6, 8, 10 локтей, а если они из светлого каттуна — то и более еще того длиною, но узки; надевая их, собирают в мелкие складки». У знатных женщин была еще верхняя рубаха — горничная, сшитая из яркой шелковой ткани, часто красного цвета. Эти рубахи имели длинные узкие рукава с прорезом для рук и назывались долгорукавными. Позже, наряду с узкими рукавами появился пышный, собранный у запястья рукав на пришивном манжете. Рубахи подпоясывали, а над поясом делали напуск. Носили в помещении, но не на улице и не при гостях.
Поверх рубахи надевали шерстяные, хлопчатобумажные, а некоторые и ворсистые одеяния разной формы и длины. И у зажиточных, и у бедных они были одинаковыми по крою, но различными по использованным тканям. По ним-то и судили о положении владелицы костюма на социальной лестнице. Кроме того, костюм княгинь или боярынь имел больше предметов и деталей в каждом виде одежды.
Излюбленной и очень практичной формой повседневной и праздничной одежды женщин был сарафан (от иранского слова sеrāрā — значение этого слова примерно «одетый с головы до ног»). Сарафан появился в XV веке. Поначалу это была одежда мужская, и лишь с XVI в. его стали носить женщины, сначала только княжеских родов (полоса посреди сарафана носит название княжеской ленты).
Типы сарафанов были многообразны: комнатные, уличные, в виде цельного платья без рукавов или юбки на лямках, глухие, надевавшиеся через голову и распашные. Наиболее характерным был длинный, почти до полу сарафан, сравнительно узкий, не имевший сборок, расклешенный в подоле за счет боковых клиньев, с широкими плечиками и неглубоким вырезом на груди и спине. К нему обычно сзади пришивали висячие (фальшивые) рукава, в которые никогда не продевали руки.
До XVI века сарафаны были распашными и застегивались сверху донизу на пуговицы. Позже спереди иногда нашивались просто полосы из дорогой ткани с декоративными пуговицами и «фальшивыми» петлями.
Девушки могли носить вместо сарафана так называемый передник — одежду, состоящую из двух несшитых полотнищ ткани, собранных на шнурок выше груди.
Верхних одежд в Московии было много. Одновременно они служили и парадной одеждой. Особенно оригинальной были летники, холодники, распашницы и телогреи. Надевали их поверх сарафанов, причем подолы нижних одежд выглядывали из-под верхних, образуя «лесенку».
Летник – верхняя одежда без подкладки, надеваемая через голову, часто с однотонной ткани с особым кроем рукава: в длину рукава были равны длине самого летника, в ширину – половине длины; от плеча до половины их сшивали, а нижнюю часть оставляли несшитой. Нижняя часть делалась из более тяжелой парчевой или бархатной ткани, с рельефным узором. Украши вошвами. Чтобы рукава не волочились по земле, женщина должна была держать руки согнутыми в локтях. Форма рукавов накладывала обязательство и на поведение в этом наряде. «... В допетровское время во всяких парадных и церемонных, а по-русски во всяких чиновных случаях, держание рук у груди представлялось для женщин обычным, самым необходимым приличием, выражавшим вообще кроткое и покоренное их положение в обществе...».
К летнику мог пристегиваться небольшой воротник.
Поскольку летники не имели подкладки, то есть были холодной одеждой, то их называли также холодниками.
Летник, разрезанный на полы (распашной), именовался распашницей, или опашницей, и шился из легких шелковых тканей или парчи, камки, тафты, атласа белого червчатого и алого; подкладывался тафтою, «дорогами» (дороги — персидские полосатые ткани) и украшался кружевом с пуговицами в верхней части и кружевом по полам и подолу.
Одной из излюбленных одежд знатных женщин были шубки. Шубка по внешнему виду напоминала летник (была длинной накладной одеждой), но отличалась от него формой рукавов. Рукава шубки были длинными и откидными. Обычно они играли чисто декоративную роль, так как руки продевали в прорези, сделанные в полах шубки выше талии. Если шубку надевали в рукава, то рукава собирали на руке во множество поперечных сборок. К шубке обычно пристегивали круглый меховой воротник. Мех часто подкрашивали в черный цвет, чтобы подчеркнуть белизну и румянец лица.
Женские легкие шубки иногда называли торлопами. Богатые меховые короткие шубки, мода на которые пришла из-за рубежа, именовались кортелями.
Кортели часто давали в приданое; вот пример из рядной грамоты (договора о приданом) 1514 года: «На девке платья: кортел куней с вошвою семь рублев, кортел белей хребтов полтретя рубли вошва готова шита полосата да кортел черева бельи с тафтою и с вошвою».
Основное название теплой верхней одежды – телогрея («греет тело»). Это была преимущественно комнатная одежда, но теплая, поскольку она подбивалась сукном или мехом, длиной до пят, уже в плечах и шире в подоле с длинными до подолу рукавами. Обычно рукава играли декоративную роль, так как руки продевали в прорези, сделанные в пройме. К краям рукавов пристегивалось запястье из другой материи, обыкновенно вышитое. Подол имел подпушку в виде широкой полосы другой материи, а разрез окаймлялся металлической тесьмой или шелковым кружевом, густо расшивался золотом или тесемками с кистями. Полы застегивались пуговицами, число которых могло доходить до 30 штук. Они пришивались по всей поле от воротника до подола. Для телогреи употреблялись тяжелые ткани — золотные камки, атлас, объярь, тафта, шерстяные ткани. На телогреях носили ожерелья из бобрового меха. Зимние телогреи сверху донизу шили на куньем, лисьем или собольем меху. Меховые телогреи, мало отличались от шуб, о чем свидетельствует такая запись в описи царского платья 1636 г.: «Скроена государыне царице телогрея отлас цветной шолк червчат да светлозелен, длина шубе по передом 2 аршина».
Короткополая разновидность телегреи – шушун - одежда из ткани, иногда подбитая мехом: «шушун лазорев да шушун кошечей женской» (из приходо-расходной книги Антониево-Сийского монастыря 1585 г.); «заечинной шушун под ветошкою и тот шушун сестре моей» (духовная грамота – завещание 1608 г. из Холмогор); «шушуненко теплое заечшшое» (роспись одежды 1661 г. из Важского у.).
Многие виды верхних женских одежд принято было носить внакидку или, по крайней мере, не застегнутыми, так чтобы были видны платья и иные наряды под ними и в тоже время скрывалась фигура.
Внакидку носили душегреи, опашни и разные накидки.
Душегрея – одежда, которая если и согревала, то исключительно душу. Длина ее
могла колебаться, но не длиннее середины бедра, держалась на плечевых лямках. Полочки
душегреи были прямые, спинка заложена трубчатыми защипами, вверху имела фигурный вырез мысом, к которому пришивались лямки.
Душегрею надевали поверх сарафана и рубахи, шили из дорогих узорчатых тканей и
обшивали по краю декоративной каймой.
Короткой верхней одеждой являлся также шугай - кофта с отрезной по талии спинкой, единственная приталенная одежда русских женщин. Шугай, как и душегрея, имел сравнительно узкий перед с разрезом. Причем разрез был не прямым, а шел по диагонали. Сзади нижняя часть шугая (баска) от талии была собрана в пышные сборки, равным образом скрывавших и большой живот, и излишнюю худобу. Шугай доходил до бедер и имел длинные сужающиеся рукава, собиравшиеся от кисти руки до локтя в мелкие складки. Мог иметь также меховой воротник или меховую опушку. Носили и внакидку, и в рукава, причем часто надевали только в один левый рукав, далее накидывали на правое плечо и придерживали правой рукой. Разновидностью шугая являлся бугай — шугай без рукавов.
Некоторые фасоны верхней женской одежда были однотипны с мужской и отличалась лишь немного по крою и отделке (женские одеяния были шире, хотя из того же сукна).
Однорядки – верхняя широкая, долгополая до щиколотки одежда, без воротника, с длинными рукавами, под которыми делались прорехи для рук. Однорядка застегивалась встык, и часто опоясывалась. Однорядки шились из одного ряда ткани, то есть без подкладки. Применялись зуфа, сукно и другие шерстяные ткани; украшались кружевом, нашивками, образцами и золотыми строками. Однорядка играла роль плаща. Ее носили осенью и в ненастную погоду, в рукава и внакидку.
Епанча - накидка без рукавов для седоков в санях прямого или расклешенного силуэта. Впереди на них было нашито множество пуговок, но это было чисто декоративное «излишество»: одежда была распашной и предполагала доступ для обозрения нижних слоев костюма.
Епанечка - накидка на меху.
Опашница - род мантии из золотой ткани с золотым шитьем, где «во времена Шуйского были вышиты золотом и серебром орлы, олени и павы...», одевалась преимущественно в летнее время. Названия одежд или их частей, шли от практических определений: опашница — от опахать, огородить участок, землю, установить город. И в аналогии «огородить себя кругом, опахать» — закутать, обвить кругом тканью, одеждой.
Опашень («опахивавшие» фигуру, одеяваемый «на опаш»/ в накидку) - длинная просторная распашная одежда с клиньями по бокам, из добротной шелковой или золотной ткани, а более всего из червчатого сукна с спиной, кроившейся длиннее переда и с декоративними рукавами до пят, свисающими за спину.
Разновидность опашня - охабень (от «охабити»– охватить, обнять) – в рукавах, пониже плеча делались прорези или проймы, куда просовывались руки, а остальная часть рукава висела. Таким образом, женщина могла показывать не только широкие накапки своего летника, но и запястья своей рубахи, шитые золотом.
Вокруг шеи пристегивался большой широкий воротник. Он был круглым, покрывал плечи, грудь и спину. По разрезу и подолу опашни/охабни окаймлялись кусками другой материи, расшивались шелками и золотом, украшались мехом.
Опашни/охабни не застегивались, хотя имели петли и пуговицы, размером с грецкий орех именуемых чашками, нашитыми сверху донизу.
Симбиоз опашня и охабня – ферязь нарядная широкая до 3м в подоле одежда без воротника. В шуйской челобитной 1621 г. читаем: «Жены моей платья ферязь холодник киндяк желт да ферязи другие теплые киндяк лазорев», шилась широкой и долгополой, с застежкой спереди; по подолу, полам и вороту украшалась золотым шитьем, мехом и драгоценными камнями. Надевали ферязь следующим образом: в рукав продевали лишь одну руку, собирая его во множество сборок; другой рукав спускали вдоль фигуры до земли. Благодаря ферязи появилось выражение «работать спустя рукава».
Представители всех слоев населения носили шубы. Княгини, купчихи - из дорогостоящих шкурок соболя, куницы, горностая, лисы, рыси, бобра. «Девичьим» считался мех белки и зайца. Богатым «мужатицам» считалось зазорным носить такие «легкомысленные» шубки! Самым доступным мехом была овчина. Те же, кто не мог раскошелиться на покупку даже дешевой шубы (цена ее была примерно 20 рублей, что равнялось стоимости имущества небольшой крепостной семьи), носили теплую одежду из нескольких слоев шерстяного сукна. О таких шубах остряки говорили, что они «на рыбьем меху», т. е. холодные: «у кого-то шуба соболья, а у нее — сомовья»
Шуба шилась длинной, в пол, мехом вовнутрь (то есть мех выступал в роли подкладки), сверху нашивалась красивая ткань, поэтому выглядела она, как халат с широкими рукавами, и большим воротником, по которому и можно было понять, что это шуба. Ткани использовали очень дорогие, узорчатые: бархат, атлас, парча. Поверх ткани наносились различные украшения: жемчуг, кружева, золотое шитье. Пуговицы делали особые, узорчатые, из серебра, золота и других драгоценных металлов. Особо дорогие меховые изделия украшались золотыми пуговицами, декорированными драгоценными камнями: рубинами, сапфирами, алмазами, другими красивыми природными минералами.
Царь имел множество шуб: для приемов гостей, для выездов, для свадеб, торжеств и различных других увеселительных мероприятий.
У княгини могло быть до десятка разных шуб. «Багряная, червчатая, сизая, бело-голубая, зеленая», да еще «кожух из беличьих животиков», да две «шубы собольи из дикого (серо-голубого) бархата с золотым шитьем», да «шуба, покрытая венецианским шелком» перечислены в завещании холмской княгини, передавшей все это богатство дочери (XV в.)
Иностранцы не уставали удивляться яркости русских шуб, их буквально сказочным украшениям: в XVI-XVII вв. модной декоративной деталью женской меховой одежды стало кованое серебряное кружево. С такой отделкой, например, дал приданое дочери шуйский купец В. И. Бастанов, сшивший ей аж пять таких шуб, в том числе одну «на горностаях», мехе, которым в Европе украшались лишь королевские мантии. Впрочем, такие роскошные меховые одежды хранили больше в сундуках и надевали изредка, в особо торжественных случаях.
К шубам в холодную погоду надевались рукавицы или просто мешочки на меху.
Рукавами называли муфты на меху, покрытые материей.
Рукавки персчаты — перчатки — были редкостью даже в гардеробе цариц. В морозы «спускали рукава» и прятали в них руки, не надевая варежек. С этой целью рукава зимних одежд специально отделывали собольими хвостиками.
Особое значение придавалось украшению головы. Головной убор являлся символом добропорядочности: показаться “простоволосой” было верхом неприличия, а чтобы опозорить женщину, достаточно было сорвать с ее головы убор. Это было самым тяжелым оскорблением. Отсюда и произошло выражение ‘опростоволоситься’, то есть ‘опозориться’. Различали четыре группы головных уборов (в зависимости от функционального предназначения, семейного и социального положения женщины): платки; головные уборы, развившиеся из платков; чепцы и шапочки; девичьи повязки и венцы.
Основной признак головного убора замужней женщины – полное прикрытие волос, девичьего – открытая макушка.
Девичество определялось распущенными волосами, заплетенными в одну и две косы. В косы девушки вплетали золотые, серебряные, жемчужные нити, цветные шнурки— «русу косу плетучи, шелком перевиваючи» — и украшали косником (накосником) — кистью или треугольным сооружением с тремя кистями (жемчуг, шелк, шерсть) на конце.
Девичьи уборы делали в виде повязки или обруча, отсюда и название – перевязка. Носили перевязки повсеместно: от крестьянской избы до царского дворца.
Сплошная повязка называлась венцом и имела архитектурные надстройки городками или зубцами. Венец - символ девичества. Выходя замуж, девица прощалась со своим венцом или его похищал жених. Само слово "венец" происходит от русского "венить", то есть "заниматься жатвой". Жатва - вечная забота хлеборобов, а потому брачащийся получал помощницу "на вено" ("на жатву"), за что и должен был заплатить родителям выкуп, так как они своей помощницы лишались. Отсюда же и участие венка в обряде венчания.
Венцы расшивали и украшали жемчугом, бисером, мишурой, золотой нитью. К венцу над ушами привешивались бусы — рясна - снизанные пряди жемчуга с сержными кольцами и колтами. Нарядная передняя часть венца носила название переденка, иногда так именовали и весь венец, к ней прикреплялся подниз (поднизье), скрывавший как бахрома брови и часть глаз.
Коруна - твердый венец в виде выпуклого обруча с прорезным узором.
Головодец - высокий овальной формы круг с открытым верхом, из нескольких слоев бересты, обтянутой вышитой тканью.
После венчания на молодую жену надевали подубрусник - повойничек из дорогих легких тканей (в деревне из холста), который стягивал и прятал волосы, подзатыльник — специальный кусок ткани, которым прикрывали пряди, выбившиеся на шею, головной убор – кику, а сверху крепили убрус — тонкое полотнище, расшитое и украшенное, спускающееся по бокам головы и обвивающее ее. «Да на четвертом блюде положити кика, да под кикою положити подзатыльник, да подубрусник, да волосник, да покрывало» («Домострой» по списку XVI в., свадебный чин).
Смена девичьего венка на кику была важнейшим моментом свадьбы. «Он же, Симеон, велел со всех жон с роботниц подубрусники сняти и простоволосыми ходить, девками, потому что де у них законных мужей не бывало».
Разновидность подубрусника — волосник - шапочка, сшитая из ткани или вязаная, надеваемая под платок или шапку. Снизу к волоснику пришивали ошивку – расшитый круг из плотной ткани. Поскольку ошивка была самой видной частью убора, то иногда и весь волосник называли ошивкой. «Да жены моей два волосника золотных: у одного ошивка жемчужная, у другова ошивка шита золотом» (челобитная 1621 г. из Шуйского у.); «Ошивка с волосником жемчюжная с канителью» (вологодская роспись приданого 1641 г.); «Меня Марьицу во дворе у себя бил по ушам и окосматил, и ограбил, и грабежем у меня з головы схватил шапку да волосник золотой да шелком вязан обшивка жемчюжная» (челобитная 1631 г. из Великого Устюга).
Различные шапочки, надеваемые на волосы под платки, под кички, носили только замужние. У знатных женщин шитая комнатная шапочка с XV в. именовалась чепцом.
Повойник — головной убор (похожий на чепчик), имевший множество типов, плотно закрывавший волосы. Его надевали под парадный головной убор, под платок, но могли носить и самостоятельно.
Кика - головной убор замужней женщины. Основу кики составлял холщовый колпак (собственно кика) с выступающим навершием (из проклеенного или простёганного холста, бересты, луба) в налобной части; сзади кика затягивалась на вздёржку, плотно облегая затылок. Навершие (кичка, рога, копыто) могло иметь вид лопаты (лопатообразная кика), цилиндра (котелкообразная кика), рогов (рогатая кика), конского копыта (копытообразная кика). На кику часто повязывалась полоса холста (налобник, налобень, подчёлок, налысник) шириной 3-8 см, обшитая позументом и бусами. Сзади к кике подвязывался подзатыльник (подзатылень, колодка) из ткани (кумача, бархата, шёлка, позумента, ситца), наклеенной на твёрдую основу. К кике подвешивались также украшения из лент, кистей, бисера.
Снур - разновидность кики с лентами.
Кичка - повседневный головной убор, головное покрывало в сочетании с древними славянскими «оберегами» в виде рогов или гребней. Вместе с кичкой носили сороку – шапочку с узлом назади.
Парадным головным убором являлся кокошник («кокошь» – петух, курица), головной убор в виде округлого щита вокруг головы или опахала, сделанный из твердого материала, обтянутый золотой тканью и богато расшитый жемчугом.
Главная особенность кокошника – гребень. Его форма была различной: полумесяца, наконечника стрелы, «златоглавы», «каблучки», «наклоны», «кокуи».
Особое внимание уделялось орнаменту, украшавшему кокошник. В середине, как правило, располагалась стилизованная "лягушка" – символ плодородия. по бокам - S-образные фигуры лебедей - символов супружеской верности. Тыльная часть была особенно богатой. На ней традиционно вышивали стилизованный куст, который символизировал древо жизни, каждая веточка которого - новое поколение. А на этом «кусте» были и птицы, и плоды с семенами и много других символических знаков. Нижний край кокошника часто обшивали поднизями, а по сторонам, над висками крепили рясна. Иногда к кокошнику прикрепляли покрывало из дорогой узорной ткани.
Цена некоторых изделий была баснословной, поэтому кокошники тщательно хранили в семье и передавали по наследству, часто они использовались несколькими поколениями.
Девичьи кокошники – не закрывали волосы, женские – имели матерчатое дно.
Своеобразный вид кокошника – шамшура (составленную в 1620 г. в Сольвычегодске опись имущества Строгановых: «Шамшура шита золотом по белой земле, очелье шито золотом и серебром; шамшура плетеная с метлеками, очелье шито золотом».
Платок (от плат) — полотнище, которым накрывали голову, входил в комнатный и летний наряд женщин. Головные платки и накидки носили и другие названия: увясло, ушев, главотяг, намётка, накидка, хустка.
Убрус - часть головного убора замужней женщины — полотенце, богато украшенное вышивкой. Укладывался вокруг головы поверх подубрусника и завязывался или закалывался булавками.
Убрус представляет собой прямоугольное полотнище 2 метра в длину и 40—50 см в ширину. Материал зависел от благосостояния владелицы. Наиболее распространённый вариант — украшенное вышивкой или каймой льняное полотно или другая плотная ткань. Знатные женщины носили убрус из белого или красного атласного полотна и парчи.
Коноватки - квадратные платки из плотной узорной коноватной ткани (тонкого шелка с разноцветными полосами). Появились в Московии в ХVI веке. Канаватками торговали восточные купцы, их привозили издалека, и для женщины они были бережно хранимой драгоценностью. Такой платок носили вроспуск, накинув на головной убор серединой продолговатой стороны, укутав им всю фигуру.
Как завершающий штрих в парадных выходах (в церковь, к гостям) женщины и девицы в руках держали ширинку — платок, роскошно вышитый шелком, золотом и серебром, из тонкой кисеи или богатой виницейской тафты, низанный жемчугами и по краям («накищенный»).
В зимнее время женщины наряжались в меховые шапки самого различного вида, из разнообразных мехов.
Девицы покрывали голову высокой шапкой, которая называлась столбунец. Низ ее оторачивали бобровым или собольим мехом, а высокий верх делали из шелка. Из-под столбунца выпадали косы с красными лентами.
Богатые и знатные женщины и мужчины носили мягкие сафьяновые сапожки, яркие, украшаемые богатыми деталями. Слово «сапог» произошло от славянского «сопа» — кожаная труба, которую напоминала форма голенища. Пошив сапога требовал особого мастерства. Использовались простые и съемные колодки. Это позволяло делать заготовки отдельных деталей, а затем сшивать их. Сапоги имели острые приподнятые носки. Нога в такой обуви не застревала в стремени. Чтобы сапоги меньше снашивались, они подбивались подборами (каблуками) и подковами со множеством гвоздей, располагавшихся вдоль подошвы. Обувь знатных людей можно было отличить по серебряным гвоздям на подошве и голенищам, богато украшенным жемчугом. Из-за его обилия почти не виден был сафьЯ́н - тонкая, мягкая кожа из коз, овец, телят, которую получают растительным дублением (в известковых зольниках возрастающей крепости) (похожие по качеству - замша; юфть). Сафьян окрашивали в разные, но преимущественно в насыщенные яркие цвета. «У всех на ногах сапожки из белой, желтой, голубой или другой цветной кожи, вышитые жемчугом. У женщин, в особенности у девушек, башмаки с очень высокими каблуками: у иных в четверть локтя длиною; эти каблуки сзади, по всему нижнему краю, подбиты тонкими гвоздиками. В таких башмаках они не могут много бегать, так как передняя часть башмака с пальцами ног едва доходит до земли».
"У оратая (пахаря) сапожки зелен сафьян:
Вот шилом пяты, носы востры,
Вот под пяту-пяту воробей пролетит,
Около носа хоть яйцо прокати."
Для создания образа Марьи Долгорукой использованы:
урывки из книг Евгения Сухова «Царские забавы» и Сергея Нечаева "Иван Грозный. Жены и наложницы "Синей Бороды";
кадры из фильма «Царь» П.Лунгина
картина Ю.Пекуровского "Царская невеста" ( 2003 г)
картина Г.Седова «Выбор невесты царём Алексеем Михайловичем» (1882 г.)
фото с альбома «Костюмированный бал в Зимнем дворце в феврале 1903 г.»
Расправившись с Анной Колтовской, Иван Грозный окончательно перестал стесняться. До этого он все-таки придавал своим похождениям и расправам хотя отдаленный вид законности, теперь же сбросил и эту маску. Для удовлетворения своих страстей ему приходилось разъезжать, потому что, несмотря на все строгости государя, бояре всеми мерами старались не допускать своих жен и дочерей в «холостой» дворец. Москва и округа жили слухами о том, что государь своевольничает в дальних отчинах и ведет список познанных девиц, который велит зачитывать дьякам перед вечерней молитвой вместо поминальника.
Прошел год, и неистовства вновь начали утомлять царя. Вернувшись в Стольную был он смирен и тих. Бояре поговаривали о том, что Иван Васильевич надумал жениться, а потому все время пребывал в посте, чтобы очистить тело от скверны. Иерархи церкви "молвили о том, что государь на верном пути, поведали пастве о том, что кладет царь зараз до тысячи поклонов и усердием своим приближается к пустынникам. Не упади на Ивана божий промысел быть государем, не было бы крепче ревнителя веры во всей православной Руси".
Узнав о прекрасной Марье Долгорукой, Иван Васильевич слишком долго не раздумывал: прибыл посмотреть девицу, нашел ее и в самом деле чудной красоты, хотя и несколько староватой (Марье шел двадцатый годок). Это его несколько смутило: почему засиделась в девках?
– Скромница, каких свет не видывал, – сказал молодой князь Петр Долгорукий, делая постное лицо, словно сватовство государя его совсем не радовало. – Не выгонишь ее на посиделки! А как в церковь идет, так вся укутается, словно старуха. Робкая…
«С такой красотой надо не робкой быть, а горделивой!» – подумал Иван Васильевич, разглядывая смугло-румяное, безукоризненно-правильное лицо со жгуче-черными огромными очами и вишневыми, тугими губами. Но взор у нее и впрямь был робкий, застенчивый. Никак не решалась поднять на сватов и жениха глаза, сколько ее ни вышучивали, сколько ни хвалили неземную красоту. И поднос с чарками, которыми Марья обносила гостей, так плясал в ее руках, что хлебное выплескивалось через край. Скромность эта была – как елей на душу, как повязка на рану! Иван Васильевич не мог наглядеться на красавицу. Нечто подобное он почувствовал когда-то к Марфеньке-покойнице. Разнежился всей душой и порешил играть свадьбу как можно скорее.
Прощаясь, Долгорукие высыпали на улицу всем двором и долго кланялись в спину удаляющемуся царю.
Скоро государь послал в дом князя Долгорукого огромный сдобный кулич, что обычно подается гостям перед свадьбой. В Москве сказывали, что престарелый Иван Долгорукий долго хохотал над царским подарком, а потом, давясь слезами, вымолвил:
— Никогда не думал, что через эту чумазую с самим царем породнюсь!
Семья Марии принадлежала в роду Долгоруких - одному из самых могущественных родов в государстве и столь же многочисленному. Основателем рода почитался Михаил Всеволодович, князь Черниговский. Родоначальник собственно Долгоруковых – князь Иван Андреевич Оболенский (XVII колено от Рюрика), получивший прозвище Долгорукий за свою мстительность. Князья Долгорукие происходили из сильного корня Стародубских вотчинников, которые служили московским господарям без малого два века. В родственниках и в сватьях у Долгоруких были едва ли не все Рюриковичи: Палецкие, Трубецкие, даже Шуйские.
Опыт четвертого брака показал, что на разрешение церкви теперь надежды мало – и Иван Васильевич обошелся без такого разрешения. В Спасо-Преображенском соборе (Спас на Бору) в то время служил священник Никита, бывший опричник, возведенный в сан по настоянию царя, с ним и договорился Иван о проведении обряда.
В ноябре 1573 года состоялось венчание Иоанна Васильевича с княжной Марией.
Свадебный пир был очень веселым и на улицы Москвы были выставлены столы, заполненные хлебом, мясом и рыбой, а также десятки бочек пива и браги. Со всех земель съехались бояре и князья. Стольные палаты уже не вмещали всех знатных гостей, а потому Иван Васильевич повелел расставить столы во всех комнатах и коридорах. Многошумные гости без конца выкрикивали здравицу государю и государыне и кубок за кубком выливали в горло хмельное зелье. От выпитого иные валились под столы, и торжество уже продолжалось без них. Челядь бояр шастала между столов и собирала в охапку господ, упившихся до смерти. А пир только набирал силушку, чтобы закончиться к утру пьяными плясками скоморохов и медвежьей забавой.
Иван Васильевич глянул на Марию, подумалось о том, что телесами Долгорукая не обижена и, разметавшись, может занять половину кровати. Усмехнулся: эдакая махина и придавить ненароком может. Но государю такие девицы были в особую радость — будет что помять. Упруго и горячо желание обожгло утробу, и он так ущипнул Марии колено, что та невольно пискнула.
— В Спальную пойдем, там бояре простынки атласные постелили. Подарок английской королевы, — хихикнул Иван Васильевич. — Она все думает, что со мной на них тешиться будет, а вот обошло ее такое счастье....
Задержав взгляд на хмуром лице государя, Мария Долгорукая медленно стала стягивать через голову исподнюю рубаху. Сначала выглянули полные колени, потом показались покатые бедра, округлый живот, и через мгновение царица предстала перед государем вся.
— Хороша, — заключил Иван Васильевич. — Ну-ка, помоги мне рубаху снять. — Прохладные руки Маши коснулись горячей шеи государя, поползли по спине вниз, доставив Ивану блаженство. — Эко, у тебя как ладно получается. Ежели не знал бы тебя, мог бы подумать, что всю жизнь у мужиков рубахи стягивала. Ну-ка, почеши мне под лопаткой, так дерет, будто вша злая завелась… Ногтями не скреби, — пожелал Иван Васильевич, — ладошкой, да понежнее. Ох, хорошо! А теперь сапоги стягивай. Вот так… Ложись теперь на постелю, а я помолюсь малость.
И, проследив мрачноватым взором за тем, как Мария, шевеля огромным крупом, юркнула под покрывало, обратился взором к иконе.
— Господи, прости меня, грешного, за то, что не любил девок так, как следовало бы! Господи, прости меня за то, что не ценил любовь, срывая девичий цвет без надобности… Господи, сколько же плодов не завязалось! Теперь у меня все по-другому будет. Буду любить жену и нарожаю детишек. Оставлю блуд и сделаюсь степенным. Прими мои покаяния, господи! .. Ну и широка ты, Мария, — глянул на девицу Иван Васильевич, — как легла, так всю кровать накрыла. Ты бы мне хоть самый краешек оставила. — Царь опустился на постелю. — А теперь обними меня крепко, как сумеешь. Да не так, Мария, чтобы жарко мне сделалось!
Марья полностью соответствовала стандартам, предъявляемым Иваном Васильевичем ко всякой очередной невесте: и лицом пригожа, и ростом хороша, и дородностью соблазнительна... Да вот беда: в первую же ночь вместо досадной неловкости, присущей неопытной девице, она поддалась чувственной страсти, рукодвиженьями и советами понуждая супруга к положениям, вызывающим особое удовольствие. Сие Ивану Васильевичу показалось весьма подозрительным: откуда у юной боярышни столь совершенные знания в искусстве, которое ей только предстояло постичь? Кто научил? Где? Когда?
Изрядно утомленный под утро резвостью жены, государь тем не менее учинил допрос. Марья плакала и божилась, что ввечеру еще была невинна, что усердствовала “токмо ради угождения”.
Утром Иван Грозный вышел на люди с нахмуренным лицом. Никто еще не знал причины мрачного настроения новобрачного, но все насторожились, понимая, что последовать за этим может что угодно. Одни говорори что Грозный заподозрил жену в любви к другому. Другие же утверждали, что она оказалась уже лишенной девственности, и этот обман выводит его из себя, кажется надругательством над государем и Богом.
Скоро по дворцу разнеслась весть, что царь с царицей уезжают. И вот, скрипя полозьями по свежему снегу, царский кортеж покинул Кремль и направился в Александровскую слободу. Юная царица с любопытством глядела на народ, приветствовавший царский поезд низкими поклонами. Такие почести ей воздавались впервые. Скоро показались приземистые постройки Александровской слободы. Возки въехали в дворцовую ограду и остановились у узорчатого крыльца. Царь, не проронивший во время пути ни одного слова, молча вылез из возка и, не отвечая на поклоны дворцовых людей, прошел в свои хоромы.
Через полчаса обитатели Александровской слободы шепотом передавали друг другу о новой, непонятной затее грозного царя: Десятки людей собрались на ледяном покрове «царского» пруда, наблюдая за тем, как опричники вырубают огромную полынью. Неужто царь выразил желание половить в пруду рыбу? Это в ноябре-то? Впрочем, причуды Ивана Грозного давно перестали удивлять подданных. И все же монаршая рыбная ловля при столь сильном морозе многим показалась чересчур странной, и к пруду быстро начали стекаться толпы любопытных. К полудню добрая треть водоема была очищена ото льда. У края получившейся полыньи поставили высокое кресло. Солдаты окружили пруд, согнав со льда всех посторонних. А потом распахнулись ворота дворца, и оттуда показалось странное шествие. Впереди на белом коне ехал сам Иван Грозный. За ним следовали сани, на которых лежала Мария Долгорукая. Она была без памяти, но, несмотря на это, ее тело было крепко привязано к саням веревками. Шествие замыкали опричники, все в черном и на черных конях. Царь подъехал к креслу и, спешившись, уселся в него. Тем временем лошадь подтащила сани к полынье и остановилась. Из свиты царя вышел какой-то начальный человек и, обращаясь к слободчанам, столпившимся на берегу, громко произнес: «Православные! Узрите, как наш великий государь карает изменников, не щадя никого. Долгорукие изменили царю, обманным воровским обычаем повенчали его на княжне Марии, а княжна еще до венца слюбилась с неким злодеем и пришла во храм в скверне блудодеяния, о чем государь и не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь ту Марию отдать на волю Божию». После этих слов он подошел к саням, достал нож и уколол запряженную в них лошадь в круп. Испуганное животное бросилось вперед, через несколько секунд раздался всплеск, полетели брызги, и лошадь вместе с санями и привязанной к ним царицей погрузилась в ледяную пучину. Зрители лишь громко ахнули. Затем наступило гробовое молчание. Все, как зачарованные, смотрели на темную поверхность пруда, где еще расходились широкие круги и поднимались пузыри. Наконец вода успокоилась, царь поднялся с кресла, снял шапку, перекрестился и сказал: «Воля Господня свершилась». Затем он сел на коня и в сопровождении опричников уехал во дворец, куда по его распоряжению уже были собраны все красивые женщины из округи. Там началась оргия, длившаяся до утра. Обыватели Александровской слободы, потрясенные казнью новой царицы, пугливо ютились по домам. Но и через запертые окна до них доносились пьяные крики опричников, слонявшихся по улицам и искавших случая “разгуляться”. Только к утру все затихло, а вечером царь, сопровождаемый едва протрезвившейся ватагой, выехал в свой Кремлевский дворец.
Марии Долгорукой не стало в ноябре 1573 года. После этого в Москве настали тяжелые дни: с раннего утра до поздней ночи заунывно били колокола. Они звонили по всему городу, звонили сами собой, словно призывая на помощь, слабо и жалобно. Грозный царь снова превратился в игумена, а его приближенные – в монахов. По крайней мере так переменилась их одежда, которая у всех теперь стала исключительно черной. Опять начались бесконечные ночные богослужения в кремлевском храме Спаса Преображения на Бору, и опять за службами следовали безобразные царские оргии. Сам царь, по свидетельствам очевидцев, «превратился в собственную тень». Зато теперь он по крайней мере соблюдал внешние приличия: регулярно выходил утром в приемную палату, выслушивал доклады и накладывал резолюции, в которых стала проявляться даже некоторая мягкость, до этого совершенно чуждая Ивану IV, прозванному Грозным. У него все чаще случались истерические припадки, во время которых он был окончательно невменяем. Тогда от него бежали все. За припадками обычно следовал полный упадок сил, а потом начинались галлюцинации. В один из таких моментов ему показалось, что на позолоченном куполе церкви Александровской слободы сидит утопленная Мария Долгорукая. Это было ночью. Царь немедленно велел провести по куполу черные полосы. В другой раз ему показалось, что на паперти храма стоит замученный князь Вяземский. Полубезумный царь велел поставить вокруг паперти железную ограду, “чтобы не повадно было ходить туда кому не след”. А порой, прямо посреди какого-нибудь важного разговора, царь вдруг начинал плакать… Опричники, желая хоть как-то порадовать мрачного царя, схватили Петра Долгорукого, брата утопленной Марии. Ни в чем не повинного княжича, как водится, подвергли жестокой пытке, добиваясь, чтобы он назвал «лиходея, погубившего царицу». Но, мужественно терпя страшные мучения, Петр Долгорукий неизменно отвечал: «Сестру Марию погубил лишь один лиходей – царь Иван Васильевич». Верные псы государевы доложили о неслыханном упорстве княжича. Царь внимательно выслушал доклад и приказал: «Отпустить Петра Долгорукова в его вотчину. Да не поставятся ему в вину прегрешения его сестры, за кои он ответ держать не может». Вроде бы были сказаны нормальные слова, но окружение царя было поражено ими. На самом деле, это ужасно, когда людей потрясает простая снисходительность, но уж, видно, царь так приучил всех к своим бесчеловечным выходкам, что другого от него и не ждали. А когда случайно видели иное, пугались. Один лишь Василий Умной-Колычев, новый фаворит царя, недавно сменивший погибшего Малюту Скуратова, лучше всех знавший изменчивый нрав своего грозного хозяина, не поразился, а решил поступить по-своему: отправился в темницу, где без чувств лежал полумертвый Петр Долгорукий, и собственноручно перерезал ему горло. А царю потом сообщил, что случилось непоправимое, и княжич Петр «скончался от неведомой хвори». Убийца был совершенно уверен, что исправляет ошибки своего господина. И он, по большому счету, не ошибся. Молитвенное настроение Ивана Грозного продолжалось недолго, и примерно через две недели после смерти Марии в Кремле началась совсем другая жизнь. Словно по приказу замолкли колокола, черные одежды вмиг исчезли, и бешеной лавиной понесся прежний разгул, вскоре превратившийся в откровенный разврат. Оставшиеся в живых приспешники Ивана Грозного никогда еще не доходили до такой безнаказанной наглости, какая бурной волной захлестнула Москву в этот период. Насильственным смертям опять не стало числа, и все более-менее зажиточные люди в панике поспешили покинуть столицу или по крайней мере увезти из нее куда подальше жен и дочерей. Впрочем, удавалось это немногим, и число жертв кровавых расправ совсем обезумевшего царя росло день ото дня, час от часа. Любая осмысленная государственная деятельность в царском дворце прекратилась. Все дела по своему усмотрению вершили дьяки и думские бояре. Царь же, измученный ночными попойками, вставал поздно, иногда уже после обеда. Его лицо стало совсем зеленым, и создавалось впечатление, будто он только что вышел из могилы. А его раздражительность достигла просто каких-то невероятных масштабов. Достаточно было одного неверного слова, чтобы привести государя в состояние неописуемой ярости, граничившее с полной невменяемостью. Радость Ивану Васильевичу доставляло лишь одно: едва поднявшись с постели, он каждый раз требовал к себе «омывальщиц». Так именовались выбранные им самим красивые молодые женщины, в обязанности которых входило обмывание дряблого царского тела теплой водой и обтирание его ароматическими маслами. Иногда царь принимал эту процедуру лежа, и тогда создавалось полное впечатление печального обряда обмывания покойника.
Ожегшись с нежной красавицей Долгорукой, государь теперь дул на воду и зарекся брать из родовитых семей дочерей, почему-либо засидевшихся в свои теремах. Опасался, чтобы снова не провели его, стреляного воробья, на той же самой многовековой мякине: обгулявшейся невесте….. Настало время взойти «на пьедестал» одной из фавориток - рыжеволосой красавице Анне Васильчиковой! шестой царице.,. но эту историю Вы уже знаете.
@темы: стилизация, одежда, картинки, верхняя одежда, Россия, фото, информация, парадный костюм
-
-
27.05.2017 в 10:54-
-
27.05.2017 в 18:17Следующий образ - Марфа Собакина.
-
-
03.06.2017 в 01:22-
-
06.06.2017 в 12:17Охабень - славный получился, признаю без лишней скромности, тем более это мой дебют в работе с мехом.
А вот идею с короной не удалось реализовать в полном объеме. Она, увы, исполнила лишь роль элемента гарнировки, а должна была быть акцентом головного убора, нести смысловую нагрузку (подчеркнуть мимолетность и малозначимость этой женщины в судьбе Грозного, а цена этой короны - лишь миг на вершине социальной лесницы, к которой все так стремились)...
-
-
06.06.2017 в 13:03-
-
06.06.2017 в 13:19Без меха все было в общем не плохо,..., как там? "первый блин комом",..., теперь буду учитывать меховые нюансы.
А для официальной версии будем считать, что маленький размер короны дополнительно работает на образ Марьи.
А на венце Собакиной оттянусь по полной.
-
-
24.05.2019 в 21:28