Марфа Собакина
читать дальше
Царские свадьбы праздновались по строгому канону, так называемому «свадебному чину» - подробному описанию всего хода царской свадебной церемонии от первого до последнего дня с росписью всех гостей "по чинам", в соответствии с которыми они исполняли закрепленные за ними ритуальные функции. С середины XVI по конец XVII столетия свадебные чины составлялись в Посольском приказе, после досконального согласования с монархом. Назначение на свадебные должности считалось очень почетным, к тому же всем задействованным в свадебной церемонии полагались подарки от царя.
К свадьбе начинали готовиться сразу же после выбора царем невесты, которая получала особый статус и с ближайшими родственниками поселялась в Кремле.
Праздничные торжества по случаю бракосочетаний царей проходили в Московском Кремле, в Грановитой палате (при Иване Грозном ее еще называли «Большой Золотой»), в Золотой Царицыной и Жилецкой палатах (последняя была предназначена для свадебных охранников - жильцов, отсюда и ее название). Венчание проходило в Благовещенском соборе.
Все царские свадьбы начинались в воскресенье или в четверг и продолжались от двух до четырех дней.
В первый день свадьбы, в ожидании времени венчания, жених и невеста не могли видеть друг друга. Царь, одетый как при короновании, готовился в своих дворцовых покоях. Могущество московского государя символизировало его блестящее одеяния насыщенного желтого цвета, золотые доспехи и регалии. Родственники и друзья жениха, поежжане также наряжались - в золото: ферязи спущены, кафтанъ золотнои или цветнои, шапка горлатная. Сверкающий желтый цвет олицетворял физическую зрелость и побеждающую силу мужчины. На свадьбах XVI века «тысяцкий» говорил невесте и мальчику-слуге: «Арга- макъ тобе в Орде, а золотые в Угре». Эта поговорка напоминала об окончательной победе русских войск над татарами на реке Угре в 1480 году и являлась намеком будущей жене на необходимость повиноваться мужу как главе семьи, ее защитнику и повелителю. Дорогие желтые наряды жениха и поезжан служили той же цели. Они надевались, чтобы подчеркнуть мужскую силу новобрачного и указать на его главенство в браке.
Царевну готовили в Золотой Царицыной палате. Свадебные чины, свахи, сидячие боярыни по уставу наряжались в летники желтые, в шубки червчате (легкие нарядные платья), бобровые ожерелья, летом - в убрусы, зимою — в каптуры. Невеста, свахи, «боярыни» в красных шубках ступали по багряным камкам, их окружали огненные обереги и ритуальные предметы, обтянутые алым бархатом. С одной стороны, красный - цвет пролитой крови и смерти, с другой — солнечного огня и жизнеутверждающего женского начала. В русских народных песнях невеста является в красном сарафане и называется калинкой, малинкой, жаровинкой-клюквенкой, земляничкой-ягодкой. Этим подчеркивается ее физическая зрелость, способность к деторождению и вместе с тем непорочность. Вышивка на шубке служила оберегом, так что узоры тщательно подбирались.
Под шубку невеста надевала праздничную рубаху - верхницу. Форма рукавов могла быть разной — узкие, пышные, длинные (иногда до двух метров) с прорезями для рук. Такая необычная форма появилась неспроста: считалось плохой приметой, когда жених и невеста касались рук друг друга во время свадьбы. Поверх - царицыно платно – распашную длинную одежду, расширенную книзу, с широкими короткими рукавами. Линия застежки всык, борта, низ платна и низ рукавов обшивались декоративной полосой.
Сверху одевался круглый широкий воротник — барма. На голову - девичий венец со свободно спускавшейся косой, олицетворявшей вольность прежней жизни…
Желто-красный, «солнечный» колорит костюмов новобрачных, свах, «боярынь», поезжан, окружавших их ритуальных предметов символизировал слияние репродуцирующих сил молодых, в самый значимый день их жизни пользовавшихся покровительством и жизнетворной мощью огненно-лучистого дневного светила. Кроме того формировалась некая массовая однородность одежды, которая сплачивала цветом и формой свадебный кортеж в некий единый организм, что, несомненно, влияло на внушительность зрелищной стороны обряда.
Сначала царь со своим свадебным «поездом» шел в Золотую палату к царевне, чтобы через дружку повелеть ей идти в Грановитую палату. Первой в специально украшенную Грановитую палату входила процессия невесты. Впереди шел священник, кропивший «невестин путь» святой водой, затем свечники, каравайщики, фонарщики (придворные чины, выполнявшие определенные церемониальные и хозяйственные функции), дружки (придворные свадебные чины, в обязанности которых входило созывать гостей, произносить ритуальные речи, раздавать дары и угощення), родственники невесты, получившие соответствующие чины, а уже за ними в окружении свах и сидячих боярынь (им предстояло «сидеть» на свадьбе за свадебным столом) шла поддерживаемая под руки невеста. Поддержка невесты была не только данью традиции, но и необходимостью, так как ее наряд мог весить до 20 кг.
Царь входил в Грановитую палату после невесты, его сопровождал тысяцкий (свадебный распорядитель, придворный главный чин со стороны жениха, сопровождавший его повсюду во время свадебной церемонии) и ближайшие бояре.
Парадный зал Грановитой палаты был заблаговременно приготовлен соответственно случаю. Пол застилали турецкими и персидскими коврами, дорогими цветными сукнами, место жениха и невесты поднимали на рундук (большой ларь, служивший в качестве подставки). Его обивали червчатым, то есть красным, бархатом и украшали расшитыми золотом подушечками и соболями. Праздничный стол, покрытый, согласно обычаю, тремя скатертями (первую использовали перед венчанием, вторую - отдавали новобрачным с угощением в опочивальню, третью - оставляли для пиршества гостей), был уставлен драгоценной посудой.
На первом выходе жениха и невесты в Грановитую палату их встречал свадебный стол с хлебом, сыром и солью - этими древнейшими языческими символами, олицетворявшими месяц и солнце, бракосочетание и благополучие.
В Грановитой палате происходил своеобразный ритуал подготовки к венчанию - под молитву священника происходило чесание гребнем голов жениха и невесты. Жена тысяцкого, обмакивая гребень в вине или в меду, расчесывала волосы царю и царевне, символизируя тем их переход в новое качество (семья создавалась прежде всего для продолжения рода, поэтому многие свадебные обряды зафиксировали древние магические действия, направленные на усиление сексуальной активности молодых, зарождение в чреве новобрачной новой жизни). Ритмичное погружение гребня (мужское начало) в волосы символизировало акт физического соединения супругов и должно было обеспечить их полную сексуальную гармонию. Затем невесте надевали фату - знак ее невинности, скромности, стыдливости: «а как великой княжне голову почешут и на княжну кику положат, и фату навесят» (описание свадьбы князя Василия Ивановича, 1526 г.) Фата - тонкое сквозное покрывало огненного цвета, из узорных индийских набоек и камок, арабських миткалей, через которое можно было видеть всех, но лицо, оставалось спрятанным от посторонних глаз, длинной до пояса, расшитое жемчугом. После жениха и невесту осыпали хмелем, что было залогом плодородия, богатства и достатка, обмахивали, словно веером, соболями, означавшими царственное богатство.
Когда царю и царевне чесали волосы, дружка жениха кормил гостей хлебом и сыром, а дружка невесты подносил царю от имени царевны подарки. Здесь же стольники (придворные чины, выполнявшие хозяйственные и церемониальные функции) от имени молодых строго по росписи одаривали их родителей и ближайших «поезжан». А далее происходило символическое прощание родителей невесты с дочерью и передача ее жениху.
Наступала торжественная минута, когда жених и невеста отправлялись из Грановитой палаты для венчания в собор. В допетровской России существовало два обычая прибытия будущей царственной четы в церковь: зимний и летний. Зимой жених приезжал верхом на коне к собору со своим «поездом» раньше невесты, следом в санях приезжала царевна со своими «поезжанами». Когда царская свадьба справлялась летом, царь с царевной, взявшись за руки, шли до собора пешком. Под ноги им стольники и стряпчие стлали по обычаю дорожки из красивой материи. Эта пышная церемония, зимой или летом, сопровождалась множеством действий, означающих всякого рода обереги, и звоном всех колоколов кремлевских и других московских церквей.
В соборной кремлевской церкви жених и невеста становились близ алтаря на соболя, застланные камками), и начинался священный акт венчания. По завершении которого молодые пили вино из одного сосуда и целовались. Необратимость судьбы новобрачных знаменовал также обряд растаптывания опустевшего сосуда из-под вина в церкви. Уничтожая хрупкую чашу, молодой муж тем самым ставил крест на прежней, досвадебной «воле» обоих супругов, а также демонстрировал их переход в иной физический и социальный статус. Отныне они соединялись «вечно-навечно» самим Богом и обретали новый государственно-значимый статус. Новобрачный царь проходит как бы повторную, после коронации, процедуру утверждения во власти, он отныне воспринимается как «зрелый» правитель, гарантирующий своей женитьбой продолжение династии, а значит, сохранение стабильности государства, ведь его могущество опиралось на прочность царской власти. Новобрачная в новом статусе царицы (так нарекали ее только после венчания) воспринималась как будущая мать наследника престола, иначе говоря, хранительница династии.
После венчания молодые и гости шли в Грановитую палату на свадебный пир. В центре стоял большой стол, во главе которого садились новобрачные, а вокруг него - "кривой", огибавший большой в виде буквы «П», за которым рассаживались гости согласно своему чину и должности. По старинному обычаю на свадебном пиру новобрачные ничего не ели и не пили. Посидев немного, они покидали шумный пир и отправлялись в опочивальню.
После ухода царя и царицы свадебный пир продолжался под руководством тысяцкого, но на нем оставались только мужчины. Вслед за молодыми с общего пира уходили женщины, для них накрывали столы в палатах царицы.
Царская опочивальня замыкала ряд комнат дворца - Переднюю, Крестовую и Престольную, то есть государев кабинет. Ее низкие двери для сохранения тепла были обиты материей, полы застланы в несколько слоев коврами, ведь опочивальня не отапливалась. Центральным предметом всего убранства была постель (постеля). По своему богатству и роскоши она напоминала великолепный шатер. Сделанная из дорогих пород дерева, увенчанная балдахином постель убиралась особым образом. Вниз клали ржаные снопы, застланные ковром (снопы - символ прибытка в доме), на ковер - до десятка перин, на перинах возвышались изголовье и две подушки, все застилалось шелковой простыней и одеялами - холодным и теплым, собольим или куньим, в ноги клали шубу и ковер. В довершение кровать со всем убором покрывали простыней. За убранство спальни и постели отвечали постельники, самые доверенные и надежные люди царя, в обязанности которых входило соблюдение всех мер предосторожности.
Перед дверью в спальню жена тысяцкого, надев две собольи шубы, одну «по обычаю», а другую наизворот, шерстью вверх (символ плотского начала и новой семейной жизни) осыпала новобрачных хмелем. Дружка царя приносил им со свадебного стола хлеб, соль и курицу (лебедя), завернутые в скатерть. (Ритуальная пища — лебедь или курица, олицетворяли плодородие, подавались к свадебному столу, а затем переносились в спальню супругов. В былинах и русских народных песнях жених и невеста сами ассоциировались с птицами: он — с соколом и голубем, она — с белой лебедью, голубкой, утицей, перепелочкой). Новобрачный должен был оторвать у жареной птицы ножку или крыло и бросить их себе за спину, после чего супруги вместе съедали «курю». Дружка оповещал веселящихся родственников о том, что виновники торжества «у венчанья бывъ, легли опочивати здорово, и тутъ прохлажаются» и оставлял наедине. «А постелнечеи два седятъ у двереи спальни безотступно» в ожидании сообщения новобрачного о том, что «далъ Богъ здорово».
После еды невеста обязана была снять с ног жениха сапоги. Тем самым она демонстрировала смирение перед будущим мужем и показывала свою готовность во всем его слушаться. Также она должна была спросить разрешения лечь с ним.
Затем обязательно должен быть состояться половой акт. Об этом несколько раз приходил осведомиться дружка. Как только невеста теряла девственность, брак считался физически подтвержденным, о чем громогласно объявлялось всем гостям.
Убедившись в том, что новобрачным было «здорово», тысяцкий и боярыни потчевали их студнем из крошеной птицы со сливами, лимонами, огурцами, после чего до утра оставляли одних.
(Во всех слоях общества самым главным моментом ритуала была демонстрация рубашки невесты с пятнами крови. Потерю девственности в первую брачную ночь символически отмечали развешиванием расшитых красными нитками полотенец и битьем горшков.Если невеста сохранила девственность до свадьбы, она считалась честною. В противном случае навлекала позор не только на себя, но и на родителей. На шею свахе и родителям нечестной новобрачной вешали хомут, девушку могли даже вернуть в отчий дом, отцу подносили чарку вина с дырявым дном. «Выходит он из спальни с полным кубком вина, а в донышке кубка просверлено отверстие, и молодой, прикрывая его снизу пальцем, подносит в таком виде кубок, ближайшему родственнику жены: если полагает он, что нашел ее невинною, то залепливает сперва отверстие воском, так, чтобы вино не могло пролиться, и таким образом отец и все кто тут ни есть смело пьют из этого кубка; в противном случае молодой отнимает вдруг от отверстия палец и до тех пор проливает оттуда вино на стоящего перед дверьми жениного родственника, пока тот не даст ему сколько-нибудь денег, чтоб только остался он доволен, и тогда они мирятся». После этого девица становилась «молодкой». Ее обряжали в одежду замужней женщины и надевали соответствующий головной убор. Весь ритуал нужно было строго соблюсти, иначе новой семье грозили бесплодие и нищета.)
На утро следующего дня царственные новобрачные шли в баню, где свахи и боярыни мыли их вином и медом - символический обряд очищения и вступления в новую жизнь с чистыми намерениями. Царская баня, или мыленка, находилась на нижнем этаже Теремного дворца, в одной из дальних комнат. Вода в мыленку в XVI веке специально привозилась. Царя сопровождал тысяцкий и дружки. Тем временем под пронзительное завывание труб, звон литавр и перестук бубнов женщины «подымали», «умывали» и одевали молодую. Она выходила к мужу и гостям в золотой «шубке», белом летнике с широкими рукавами-накапками, которыми закрывала лицо, кике со спущенной фатой и высокой меховой шапке. В присутствии гостей и поезжан свекор «раскрывал» сноху (приподнимал стрелой подол ее платья, отводил накапки и убирал с ее лица фату). Обычай «вскрывания», определения непорочности, «почетности» невесты, являлся следствием распространения церковного венчального брака и связанного с ним требования сохранения невестой целомудренности до него: «… не причащайте, женивши, а девицам потому же, которая замуж пошла нечиста…», а механизм совершения обряда - его главного элемента – стрелы, имел языческое происхождение. Славянское слово «стрела стоит в родстве с ведически star, лат. Stella – звезда». Этот ритуал, мог знаменовать «солнечный луч, проходящий через тучи, что служило актом брачного соединения солнца и земли».
После бани молодожены завтракали в своих хоромах, отдельно от гостей на царской половине, куда могли быть приглашены лишь избранные гости.
В течение трех свадебных суток невеста должна была молчать. Только за столом молодая женщина «с особою важностью и почтительностью» произносила несколько слов, адресованных мужу. «Если она держит себя иначе, то это считается предосудительным и остается пятном на всю ее жизнь, да и самим женихом вовсе не будет одобрено».
Свадебные торжества продолжались еще несколько дней. Давались отдельные пиры от имени царя и царицы, продолжался прием поздравлений. Всем, кто участвовал в свадебных торжествах, раздавались подарки, многие получали очередные чины, поместья, денежные выплаты. В Москве выставлялись угощения для простого люда, раздавались царские милостыни, могла проводиться частичная амнистия узников. Правителям иностранных государств направлялись специальные послания. Во все концы страны отправляли гонцов с известием о царской женитьбе и царице, за здравие которой теперь следует молиться.
Образ третьей русской царицы Марфы Васильевны Соба́киной создан на основе костюмов к кинофильму "Юность Петра" (последний раз описанный выше свадебный обряд проводился, когда женили Петра I на дочери окольничего Евдокии Лопухиной в январе 1689 года)
и фотографий из альбома «Костюмированный бал в Зимнем дворце в феврале 1903 г.»
История Марфы - вольный пересказ романов Елены Арсеньевой «Гарем Ивана Грозного» и Сергея Нечаева "Иван Грозный. Жены и наложницы Синей Бороды".
В XV-XVI вв. у московских царей было множество проблем при выборе невесты. Европейские королевские семьи не желали отправлять своих дочерей в дикий, изолированный край. Они также не хотели, чтобы их благочестивые принцессы крестились в православную веру. Породниться со знатными родами своего государства было не намного проще. Хоть московские цари и считались всесильными, на самом деле они находились в зависимости от боярских семей и брачным вопросам постоянно мешали интриги и борьба за власть.
В 1505 году будущий царь Василий III, под влиянием греков–византийцев из окружения великой княгини Софии (Зои) Палеолог, решил провести первые смотрины невест, чтобы выбрать идеальную спутницу жизни. Обычай выбирать царских невест на смотре зародился при византийском императорском дворе. Для этого по всем краям рассылали послов с инструкциями. Они должны были оценить «прелесть лица» и имели, по меньшей мере, три параметра отбора: меру роста, размер головы и длину стопы.
В Московском государстве потенциальных невест к «отбору» привозили их родители. На первом этапе представители царя ездили по всем уголкам страны с особым царским указом. В нем предписывалось представить всех молодых девушек на региональные смотры. «Когда к вам эта грамота придёт, и у которых из вас будут дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас девку утаит и к наместникам не поведёт, тому от меня быть в великой опале и казни». Послы отбирали кандидаток по многим параметрам. Царская невеста должна была быть высокого роста, красивая и здоровая. Большое внимание уделялось наличию многих детей у ее родителей. Проверялась «политическая благонадежность» семьи.
От 500 до 1500 отобранных девушек отправлялись в Москву для участия в следующем туре отбора. Соперницы представали перед жюри из придворных и врачей, где отсеивались в несколько этапов. Финалисток селили в большом доме, одевали в красивые платья. Царь, «входил в комнату, кланялся им, говорил с ними немного, осматривал и прощался с ними». Чтобы сделать правильный выбор он наблюдал за кандидатками, когда все вместе обедали за одним столом, и в приватном общении.
Боярские семьи конкурировали за возможность выдать замуж свою невесту. Против особо перспективных кандидаток на титул царицы часто организовывались сговоры. (От результатов этого средневекового кастинга зависели судьбы именитых родов и ход истории Московского государства.)
Каждая участница получала платок, вышитый золотой или серебряной нитью и жемчугом. Победительнице царь передал золотое кольцо. Остальных финалисток разбирали в жены влиятельные бояре, либо их отправляли домой с деньгами и дорогими подарками, но могли и сослать в Сибирь – в зависимости от настроения царя.
В 1505 году Соломония Сабурова стала первой царицей, прошедшей подобный смотр. Царь Василий III выбирал из 10, отобранных из 500 девиц.
В 1571 году сорокаоднолетний Иван IV Грозный, овдовевший два года назад, решил вступить в третий брак. Подбирали также жену для старшего сына царя – царевича Ивана Ивановича. Для этого уже в 1570 году по всему государству провели перепись дворянских "девок" - кандидаток в невесты. Смотрины проходили в Александровой Слободе, куда были свезены 2000 самых красивых и здоровых девушек. Пришлось потесниться. Девки спали по двенадцать душ в комнате, чуть ли не по трое на лавке. Страсти кипели… То одна, то другая выбывала из смотрин по смешным причинам: брюхом скорбная сделалась либо рожу расцарапала — да не сама себе, понятное дело. Несколько раз весь дворец бывал разбужен дикими воплями: какая-нибудь девка просыпалась от дикой боли, начинала вопить, что ее зарезали… Пока все подхватывались, да зажигали свечи, да начинали разглядывать исцарапанную либо вовсе порезанную ножичком красоту, уже невозможно было определить, кто совершил злодеяние. Потом в девичьих палатах перестали гасить свет на ночь, немолодым бабам-смотрельщицам велено было не смыкать глаз. Членовредительства поуменьшились.
Смотр проходил в Грановитой палате. Рядами стояли избранные красавицы. Лысый, сгорбленный, беззубый Иоанн, тяжело опираясь на посох, обходил ряды девушек, зорко вглядываясь в румяные, пышущие здоровьем лица. Всех «финалисток» царь, «долго сравнивал в красоте, в приятностях и в уме». Впрочем, тех, кто обладал одной лишь привлекательной внешностью, но ничем более, Иван Васильевич тоже не оставлял без внимания, а брал, как тогда говорили, «на блуд», а когда надоедали, наделял их кое-каким приданым и выдавал замуж, на худой конец – просто отпускал обратно к родителям.
Тщательный отбор оставил сначала 24, а затем только 12 кандидаток. Их, осматривали уже обнаженными.
Одна девушка приглянулась царю: очень красивые, точеные черты, коса спелая. «Удалась дочка у Салтыкова!» — одобрительно думал государь, не понимая, что же кажется в девушке таким странным, что мешает вполне восхищаться, а как бы настораживает. Потом понял: странным казалось ее почти бабье дородство при тонком личике. При таких-то бедрах и щеки должны быть — чуть не шире плеч. А личико ма-ахонькое, с кулачок. Велел раздеться ее первой. Девка уперлась — ни в какую! Ее дядя Салтыков, бывший при ней за сопровождающего, полинял лицом и нетвердо начал объяснять, что девка стыдливая…. Но уж больно громко выстукивали зубы дядьки и самой невесты. Царь велел насильно содрать с красавицы одежды и увидел — ну, то, что и подозревал, то и увидел. Такой-то сухореброй небось и сыскать нигде нельзя было по городам и весям, даже если бы нарочно искали! Дело вполне могло бы окончиться смехом, когда бы дядька этот самый, дворецкий Лев Салтыков, не спятил от позора и не начал орать, что племянницу-де его, славную статью и дородством, испортили в одночасье уже в слободе, что Скуратов имеет свои виды на государя и прочит ему свою родственницу Марфу Собакину, а остальных девок портит. Малюта лишился дара речи. Он едва надеялся на такое счастье — оказаться в свойстве с господином и повелителем. Царь иногда снисходил до того, что называл Малюту своим единственным другом, однако Скуратов не заносился от этих слов. Он был псом государевым, а ведь и псов люди иногда называют своими друзями. Иоанн понял, что обвинения Салтыкова имеют под собой некоторое основание. Как ни был близок ему Малюта, как ни доверял ему царь, Бельский все по-прежнему оставался тем же худородным татем, каким начинал службу… Вот Малюта и решил подсуетиться сам, своими силами, породнившись с государем.
Девку же сухоребрую велено было отдать на потеху опричникам. Но!!! Ни один из молодчиков отведать этих костей не пожелал даже по принуждению. Так и ушла Салтыкова невинною и опозоренною.
Зиновия, сестра дьяка опричного конюшенного ведомства Булата Арцыбашева, когда царь пожелал взглянуть на ее неприкрытую стать, лишилась чувств. Так ее и раздевали беспамятную. В глазах государя вспыхнул явный интерес, а стыдливость девушки его поразила и растрогала. Несколько раз повторив ее имя, как бы боясь забыть, сказал, что в тот день больше никого смотреть не будет, пусть-де Зиновия придет в себя, а завтра он еще раз с ней побеседует…. Но среди ночи стража обнаружила девушку валяющейся под лестницей непробудно пьяною, с задранной на голову рубахою да с окровавленными чреслами. Она крепко спала, насилу добудились. Наутро знай бессмысленно улыбалась, пока ее сажали вместе со всем барахлишком на грязную телегу да с позором отправляли к брату. Виновника найти не удалось, хотя кое-кто из молодых и пригожих опричников потом сказывал, что Зиновия глядела на них ласково и всячески завлекала своей девичьей прелестью. Нет, они лучше сами себя оскопили бы, чем покусились бы на государево добро, они тут ни сном, ни духом не замешаны, а кто распочал «скромницу», знать не знают и ведать не ведают! Ожидали сильной грозы, но царя вся эта история так насмешила, что он ни на кого не осерчал. Даже беспутную Арцыбашеву отпустил мирно, не опалился на ее родню, ну и никакого серьезного дознания в слободе не было. А Матрена Бельская (жена Скуратова) и на исповеди не проболталась бы о том, что дерзким «опричником», обесчестившим опасную соперницу Марфы — Зиновию Арцыбашеву, был не кто иной, как милый зять – Борис Годунов. Матрена подсунула ей наливочки… не простой наливочки. Зиновия обеспамятела сразу, а уж потом Бориска быстренько сделал свое мужское дело. Ну и что? Невелик грех, подумаешь! От зятя небось не убудет, от дочки Машки тоже, а то где бы все они были сейчас, если бы возвысились жадные, будто вороны, Арцыбашевы?)
Вдруг государь перехватил ищущий взгляд Малюты, переминавшегося с ноги на ногу около одной из девиц. Вспомнил разговоры насчет какой-то там Марфы Собакиной. «Терзаемый страхом перед изменой и заговорами, самодержец полагался на советы верного Малюты», вспомнил, что обещал себе непременно приглядеться к этой претендентке, шагнул вперед. Девушка покачнулась, заслонилась рукавом. Матрена Тимофеевна, красивая сорокалетняя баба с хищным, густо набеленным и нарумяненным лицом, вцепилась в ее руку, принялась яростно, словно в драке, гнуть вниз, чтобы открыть лицо. Тут же вьюном вилась Марья Григорьевна, старшая дочь Малюты, как две капли воды похожая на мать. Наконец им удалось открыть Марфино разрумянившееся личико, и она испуганно взглянула в лицо стоявшего прямо против нее высокого, очень худого человека в черной, щедро шитой серебром ферязи. Марфа набралась наконец духу, поглядела в государевы очи и улыбнулась.
Сколько ей? Лет пятнадцать, ну, шестнадцать? Государю она годилась не просто в дочки, но почти уже и во внучки. Мысль о собственной зрелости, не сказать — близкой старости, вдруг болезненно поразила его. Если б все три его дочери не умерли в младенчестве, они были бы даже старше этой красавицы….. Марфа походила на белый колокольчик, сбрызнутый росой. Сходство усугублялось тем, что точеный, чуть вздернутый носишко покрылся испариной, словно росинками. Ее красота внушала не вожделение, а светлую радость. Эту Марфу хотелось не на ложе валить, а взять на руки, посадить на колени и шептать ей сказки в розовое ушко, столь крошечное, что легонькая жемчужная сережка для него и то тяжелой будет. «Что я с ней делать стану, с этой малявкой? — мелькнул порыв неприязни. — В куклы играть?» Но она сама была куклой, дорогой игрушечкой, с которой ему ни почем не хотелось расставаться, совсем как малому дитяти. С восторгом думал о том, как они станут беседовать, сидя рядком, и он будет перебирать эти точеные пальчики с удивительно красивыми миндалевидными ноготками, касаться этих розовых ладошек, шептать нежные слова в эти кругленькие ушки и смотреть в ее удивительные голубые глаза. Незабудка! Белая голубка! Светик ясный!
Матрена Бельская тотчас же сообразила, в чем дело, проворно сунула ему в ладонь прохладные девичьи пальцы, и Иван Васильевич сжал их:
— Выбрал я. Быть тебе, Марфа, дочь коломенского дворянина Василья Собакина, царицею!
Архиятер Елисей Бомелий испытующе оглядывал государеву избранницу. Вообще-то его подопечный всегда испытывал тягу к женщинам более изобильным телесно, а эта хрупка и тонка, словно цветок. Ничего, русским женщинам свойственно быстро полнеть: от изобильной еды, от неподвижной жизни это нежное создание скоро раздастся вширь так, что и не узнать, тем паче если быстро забеременеет. (В допетровскую эпоху имел место уклад, который сейчас можно назвать «свадебной диетой». Он касался только девушек из богатых семей. За пару недель до свадьбы невест начинали откармливать в прямом смысле слова. Они ели невероятное количество сладкого и жирного, чтобы «довести себя до кондиции». На венчании невеста должна была выглядеть дородной, а не худой).
Вроде бы нет никаких противопоказаний к этому браку: лекарь сам придирчиво осматривал всех девиц, пробовал на вкус их мочу. Марфа Васильевна совершенно здорова, она будет радовать государя еще долгие годы.
Иван Иванович, царевич, исподтишка оглядывал государеву избранницу и понять не мог, что отец отыскал в этой бесцветной птичке. Вот Кученей, Марья Темрюковна, — это была красавица. По ночам снилась Ивану в грешных снах, а днем такого страху наводила на них с братом Федором… Настоящая злая мачеха, как в сказках! А эта девчонка будет небось бояться царевичей. И какой с нее прок в постели? Может быть, отцу нравится обучать тихонь и несмышленышей? Но самому Ивану подавай горячих девчонок, вроде его избранницы! Он подвел девушку к отцу. Невысокая, но крепкая телом, с алой лентой в смоляно-черной косе. Царю она сразу не понравилась...Ишь, какая яркая! Словно изюминка в булке. Сразу видно, что бойкая, нравная девка. Хороша, ничего не скажешь: щеки что маков цвет, зубки — жемчужные низки, сарафан так и натянулся на молодых грудях, однако Иван Васильевич не спешил улыбнуться благосклонно. Но как жадно смотрит на нее сын! И как бойко играет она очами в ответ — теми самыми очами, которые ей надлежит держать скромно потупленными!
- Евдокия, дочь Сабурова. Мало, что девка не по нраву, — она еще и Сабурова к тому же (из этого рода происходила Соломония, первая жена его отца).
Ладно, пусть берет себе эту Сабурову. Не понравится девка при ближайшем рассмотрении — отправится в монастырь по следам своей родственницы, ну подумаешь, большое дело! Царевич, мгновение помедлив, словно не веря своим ушам, жадно схватил Евдокию за руку. Девка тоже растерялась было, но тотчас вспомнила, как учили себя вести, вскрикнула, завесилась рукавом, словно бы от крайней стыдливости, и глаза налились слезами очень естественно, как и следует быть. Однако Иван Васильевич успел перехватить один ее взгляд — и онемел. Вот же бесово бабье племя! Царевна… она теперь всего лишь царевна, а могла бы стать царицею! Наверное, государь выбрал бы ее, когда б Ивашка вперед отца не вылез! Она мгновенно возненавидела будущего мужа, и был только один человек на свете, которого Евдокия ненавидела больше. Соперница, Марфа. Чтоб она сдохла!
Бывший государев шурин Михаил Темрюкович угрюмо думал, что судьба играет очень причудливо. В одночасье вознесла какую-то дворянскую дочку на высоты, на коих достойна пребывать лишь бесподобная пери, подобная его незабываемой сестре Кученей. Увы, канули в прошлое те времена, когда Салтанкул был если не первым, то вторым лицом в государстве! И только мысль о мести, которая свершится же когда-нибудь по мановению Аллаха, поддерживает его теперь… С унылым вздохом он первый направился поклониться будущей государыне, подумав, что нужно завтра же отправить ей восточные лакомства — варенные в сахаре орехи и фрукты. Может, сломает об орешек свои белые зубки.
26 июня 1571 года царь Иван IV объявил о своей помолвке с Марфой Собакиной. Как было обозначено потом в приговоре Священного собора, «о девицах многу испытанию бывшу, потом же царь надолзе времяни избрал себе невесту, дщерь Василия Собакина».
Началась борьба за наиболее "теплые" и выгодные места при особе русского царя.
Василий Степанович Собакин был пожалован боярским саном, дядя Марфы - Василий Меньшой, стал окольничим, двоюродный брат царицы, Каллист, – царским кравчим, другой сын Василия Меньшого, Семен, – царским стольником. Породнившись с царской семьей Малюта Скуратов упрочнл свое положение при московском дворе. В это же время началась головокружительная карьера молодого опричника Бориса Годунова.
Сразу после помолвки Марфа Собакина заболела и стала «сохнуть» (никогда не отличавшаяся полнотой, она начала заметно худеть). Кроме того, с ней начали делаться припадки. Об этом доложили царю, но он заявил, что обвенчается с Марфой в Троицком соборе Александровой слободы.
"Положа на Бога упование, любо исцелеет" Иоанн все же заключил этот третий брак.
28 октября сыграли пышную свадьбу. Из Великого Новгорода прибыли целая ватага скоморохов и подводы с ручными медведями - для царской свадебной потехи. В свадебной церемонии, в разном качестве - кто "дружкой" царя, кто с "осыпалом", кто "за санями шел", кто "колпак держал", кто в "мыльне" (бане) присутствовал - приняли участие десять ближайших родственников Марфы Васильевны: отец и дяди, двоюродные братья с женами и без. Свахами были жена и дочь Малюты Скуратова, а дружками жениха – сам Малюта и его зять Борис Годунов.
Пир был прерван тем, что новобрачная потеряла сознание. Царицу отнесли в покои, а новоиспеченный муж, он же царь всея Руси, не захотел ложиться с ней в одну постель якобы ни в первую брачную ночь, ни в последующие. Возможно, он ожидал ее выздоровления, но гораздо более вероятно то, что Иван Грозный просто не спешил переводить свои семейные отношения из категории платонических в категорию физических. Дело в том, что согласно церковным канонам, любой православный христианин не имел права жениться больше трех раз. Это означало, что если Марфа Собакина физически не успела стать супругой царя, потом брак можно было бы с большей легкостью признать недействительным.
А между тем Марфа Васильевна не только не поправлялась, но чувствовала себя все хуже и хуже. Иван Васильевич не находил себе места. Лицо его в те дни было искажено глубоким горем, а глаза - полны слез. Он действительно был потрясен до глубины души, но до последней минуты все же надеялся на лучшее. При этом было не совсем понятно, что мучает государя сильнее – приближающаяся смерть ни в чем не повинного прекрасного юного существа или осознание того, что не все, оказывается, в мире подвластно царской воле? Скорее всего, последнее усугубляло его неподдельное горе.
Несчастная царица скончалась через две недели после свадьбы. Точнее – 14 ноября 1571 года. Что-же произошло, пока она жила в отдельном покое Александрова дворца, под присмотром Малюты Скуратова и его жены, которые стерегли ее пуще, чем зеницу ока. Ответ может быть только один: девчонку испортили, а вернее, отравили — как некогда отравили и первую, и вторую царицу. Но если прежние виновники известны, то погубителя Марфы еще предстояло найти. Царь полагал, что сам дьявол “воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу нашу, еще в девицах сущу… и тако ей отраву злую учиниша”.
Иоанна захлеснули волны мести и подозрительности…
Первыми полезли в голову родственники отставленных на смотринах девиц, особенно Булат Арцыбашев. Вдруг это ему вздумалось искать убылой сестриной чести, отомстив счастливой сопернице Зиновии? Арцыбашева Малюта первого и прижал к ногтю, чуть стало ясно, что дела Марфины идут к концу. Запытал, само собой разумеется, до смерти, а толку — чуть. Потом государь от сына Ивана узнал, что жизнь его с Евдокией Сабуровой не заладилась с первого дня, что участь царевны ее никак не устраивала. Она страстно желала быть царицею, ненавидела Марфу, жаждала отомстить ей, что перешла дорогу к престолу. Не стесняясь говорила об этом направо и налево, даже молодому мужу. Вот дурища, а? Станет, ведь станет она непременно царицею, надо только подождать, пока Иван на престол взойдет! Хотя нет, никем она уже не станет. Через месяц после свадьбы надоевшая всем хуже горькой редьки Евдокия отправилась в монастырь, по дорожке, проторенной ее родственницей Соломонией (чтобы жениться на Елене Глинской, князь Василий отправил нерожалую женку в монастырь, отчего многие из его бояр и священников просто-таки на рога встали). Малюта не упустил случая поискать лиходеев и среди ее родни, но Сабуровы даже на пороге смерти клялись и божились, что ни сном ни духом не повинны в гибели царской невесты.
Ходили слухи, что какое-то "зелье" Марфе передала мать, заботясь о чадородии будущей царицы. Это снадобье (или другое, если первое подменили) и стало причиной болезни царской невесты. Не прошло и двух лет, как Каллист и Семен Собакины были обвинены в том, что “хотели чародейством извести” царя и его детей, и были казнены вместе со своим отцом». Собакин Меньшой был пострижен в монастир. Болезненной подозрительности и жестокости Грозного не было предела, и уже после 1574 года в послужных списках русского двора не было ни одного представителя рода Собакиных.
Пали подозрения и на родню первой и второй жен Ивана Грозного - на Романовых, и на Черкасских. «А что… что, если Салтанкул каким-то образом проведал, что Кученей не просто так умерла от больного сердца, но была отравлена?» - думал Иоанн… Надо поспрашивать у ближних к Марфе людей, не бывал ли у нее Салтанкул, не приносил ли чего-то… Вскоре подозрения оправдались … Месть Грозного царя опалившегося на своего бывшего шурина Михаила Темрюковича за отравление молодой царицы была страшной. В мае 1571 года он был схвачен и посажен на кол (или, по другой версии, зарублен по дороге из Москвы в Серпухов). Его жена – княгиня Аграфена Черкасская, в девичестве Грушенька Федорова-Челяднина и малолетний сын – казнены – по приказу царя - зарезаны опричниками, тела оставлены во дворе усадьбы непогребенными. Прежде чем доставить Салтанкула к месту казни, на Поганую лужу, велено было завезти его домой и показать трупы жены и сына.Что касается князя Темрюка, владыки земли Черкасской, то в 1570 году он был ранен в бою с крымскими татарами, а два других его сына были взяты в плен. Князь умер в 1571 году от ран, так и не узнав о трагической смерти Салтанкула-Михаила.
Царицу Марфу Васильевну похоронили в Москве, в кремлевском Вознесенском соборе - усыпальнице для женщин из царской семьи.
В 1929 году сотрудники Оружейной палаты, спасая некрополь русских великих княгинь и цариц от уничтожения, перенесли захорения в подземелье Архангельского собора Кремля. Там они хранятся и по сей день. Одна из легенд, гласит, что в августе 1929 года, впервые приподняв крышку белокаменного саркофага Марфы Собакиной, люди увидели ее нетронутое тлением тело и прекрасное лицо. Достаточно было нескольких минут, чтобы лицо почернело и превратилось в прах. Этому явлению, характерному для средневековых захоронений, может быть одно обяснение: если саркофаг был изготовлен из белого камня – известняка, в процессе тления мышечной массы ткани заизвестковывались и затвердевали. Но стоило гроб вскрыть, как под воздействием свежего влажного воздуха саван быстро утрачивал жесткость и оседал.
В саркофаге Марфы Собакиной, кроме останков, был обнаружен хорошо сохранившийся головной убор – волосник, украшенный вышивкой, и уникальный стеклянный кубок итальянской работы на серебряном поддоне.
В 1990 году ученые провели судебно-медицинскую экспертизу останков Марфы на наличие металлических ядов. В останках не было обнаружено следов ни мышьяка, ни ртути. Возможно, был использован растительный яд, не поддающийся химическому исследованию (извести можно было и грибочками)…. В то время отравители старались имитировать болезнь, чтобы не вызвать подозрений. Человек болел примерно две недели и умирал.
Что произошло с цветущей девицей на выданье, сказать невозможно. Может быть, ее нервная система не выдержала потрясения? А может, девушке действительно дали сильнодействующее вещество растительного происхождения, из-за чего у нее и появились все симптомы болезни, а затем наступила смерть, хотя последнее тоже далеко не факт. Не исключено, что Марфа из-за специфики препарата просто впала в летаргический сон и была заживо погребена.
В 2003 году эксперт-криминалист и ведущий специалист по реконструкции облика человека по его останкам С. А. Никитин восстановил портрет царицы Марфы Васильевны в виде скульптурного бюста, выполненного в бронзе.
Вот какой была эта красавица:
читать дальше
Царские свадьбы праздновались по строгому канону, так называемому «свадебному чину» - подробному описанию всего хода царской свадебной церемонии от первого до последнего дня с росписью всех гостей "по чинам", в соответствии с которыми они исполняли закрепленные за ними ритуальные функции. С середины XVI по конец XVII столетия свадебные чины составлялись в Посольском приказе, после досконального согласования с монархом. Назначение на свадебные должности считалось очень почетным, к тому же всем задействованным в свадебной церемонии полагались подарки от царя.
К свадьбе начинали готовиться сразу же после выбора царем невесты, которая получала особый статус и с ближайшими родственниками поселялась в Кремле.
Праздничные торжества по случаю бракосочетаний царей проходили в Московском Кремле, в Грановитой палате (при Иване Грозном ее еще называли «Большой Золотой»), в Золотой Царицыной и Жилецкой палатах (последняя была предназначена для свадебных охранников - жильцов, отсюда и ее название). Венчание проходило в Благовещенском соборе.
Все царские свадьбы начинались в воскресенье или в четверг и продолжались от двух до четырех дней.
В первый день свадьбы, в ожидании времени венчания, жених и невеста не могли видеть друг друга. Царь, одетый как при короновании, готовился в своих дворцовых покоях. Могущество московского государя символизировало его блестящее одеяния насыщенного желтого цвета, золотые доспехи и регалии. Родственники и друзья жениха, поежжане также наряжались - в золото: ферязи спущены, кафтанъ золотнои или цветнои, шапка горлатная. Сверкающий желтый цвет олицетворял физическую зрелость и побеждающую силу мужчины. На свадьбах XVI века «тысяцкий» говорил невесте и мальчику-слуге: «Арга- макъ тобе в Орде, а золотые в Угре». Эта поговорка напоминала об окончательной победе русских войск над татарами на реке Угре в 1480 году и являлась намеком будущей жене на необходимость повиноваться мужу как главе семьи, ее защитнику и повелителю. Дорогие желтые наряды жениха и поезжан служили той же цели. Они надевались, чтобы подчеркнуть мужскую силу новобрачного и указать на его главенство в браке.
Царевну готовили в Золотой Царицыной палате. Свадебные чины, свахи, сидячие боярыни по уставу наряжались в летники желтые, в шубки червчате (легкие нарядные платья), бобровые ожерелья, летом - в убрусы, зимою — в каптуры. Невеста, свахи, «боярыни» в красных шубках ступали по багряным камкам, их окружали огненные обереги и ритуальные предметы, обтянутые алым бархатом. С одной стороны, красный - цвет пролитой крови и смерти, с другой — солнечного огня и жизнеутверждающего женского начала. В русских народных песнях невеста является в красном сарафане и называется калинкой, малинкой, жаровинкой-клюквенкой, земляничкой-ягодкой. Этим подчеркивается ее физическая зрелость, способность к деторождению и вместе с тем непорочность. Вышивка на шубке служила оберегом, так что узоры тщательно подбирались.
Под шубку невеста надевала праздничную рубаху - верхницу. Форма рукавов могла быть разной — узкие, пышные, длинные (иногда до двух метров) с прорезями для рук. Такая необычная форма появилась неспроста: считалось плохой приметой, когда жених и невеста касались рук друг друга во время свадьбы. Поверх - царицыно платно – распашную длинную одежду, расширенную книзу, с широкими короткими рукавами. Линия застежки всык, борта, низ платна и низ рукавов обшивались декоративной полосой.
Сверху одевался круглый широкий воротник — барма. На голову - девичий венец со свободно спускавшейся косой, олицетворявшей вольность прежней жизни…
Желто-красный, «солнечный» колорит костюмов новобрачных, свах, «боярынь», поезжан, окружавших их ритуальных предметов символизировал слияние репродуцирующих сил молодых, в самый значимый день их жизни пользовавшихся покровительством и жизнетворной мощью огненно-лучистого дневного светила. Кроме того формировалась некая массовая однородность одежды, которая сплачивала цветом и формой свадебный кортеж в некий единый организм, что, несомненно, влияло на внушительность зрелищной стороны обряда.
Сначала царь со своим свадебным «поездом» шел в Золотую палату к царевне, чтобы через дружку повелеть ей идти в Грановитую палату. Первой в специально украшенную Грановитую палату входила процессия невесты. Впереди шел священник, кропивший «невестин путь» святой водой, затем свечники, каравайщики, фонарщики (придворные чины, выполнявшие определенные церемониальные и хозяйственные функции), дружки (придворные свадебные чины, в обязанности которых входило созывать гостей, произносить ритуальные речи, раздавать дары и угощення), родственники невесты, получившие соответствующие чины, а уже за ними в окружении свах и сидячих боярынь (им предстояло «сидеть» на свадьбе за свадебным столом) шла поддерживаемая под руки невеста. Поддержка невесты была не только данью традиции, но и необходимостью, так как ее наряд мог весить до 20 кг.
Царь входил в Грановитую палату после невесты, его сопровождал тысяцкий (свадебный распорядитель, придворный главный чин со стороны жениха, сопровождавший его повсюду во время свадебной церемонии) и ближайшие бояре.
Парадный зал Грановитой палаты был заблаговременно приготовлен соответственно случаю. Пол застилали турецкими и персидскими коврами, дорогими цветными сукнами, место жениха и невесты поднимали на рундук (большой ларь, служивший в качестве подставки). Его обивали червчатым, то есть красным, бархатом и украшали расшитыми золотом подушечками и соболями. Праздничный стол, покрытый, согласно обычаю, тремя скатертями (первую использовали перед венчанием, вторую - отдавали новобрачным с угощением в опочивальню, третью - оставляли для пиршества гостей), был уставлен драгоценной посудой.
На первом выходе жениха и невесты в Грановитую палату их встречал свадебный стол с хлебом, сыром и солью - этими древнейшими языческими символами, олицетворявшими месяц и солнце, бракосочетание и благополучие.
В Грановитой палате происходил своеобразный ритуал подготовки к венчанию - под молитву священника происходило чесание гребнем голов жениха и невесты. Жена тысяцкого, обмакивая гребень в вине или в меду, расчесывала волосы царю и царевне, символизируя тем их переход в новое качество (семья создавалась прежде всего для продолжения рода, поэтому многие свадебные обряды зафиксировали древние магические действия, направленные на усиление сексуальной активности молодых, зарождение в чреве новобрачной новой жизни). Ритмичное погружение гребня (мужское начало) в волосы символизировало акт физического соединения супругов и должно было обеспечить их полную сексуальную гармонию. Затем невесте надевали фату - знак ее невинности, скромности, стыдливости: «а как великой княжне голову почешут и на княжну кику положат, и фату навесят» (описание свадьбы князя Василия Ивановича, 1526 г.) Фата - тонкое сквозное покрывало огненного цвета, из узорных индийских набоек и камок, арабських миткалей, через которое можно было видеть всех, но лицо, оставалось спрятанным от посторонних глаз, длинной до пояса, расшитое жемчугом. После жениха и невесту осыпали хмелем, что было залогом плодородия, богатства и достатка, обмахивали, словно веером, соболями, означавшими царственное богатство.
Когда царю и царевне чесали волосы, дружка жениха кормил гостей хлебом и сыром, а дружка невесты подносил царю от имени царевны подарки. Здесь же стольники (придворные чины, выполнявшие хозяйственные и церемониальные функции) от имени молодых строго по росписи одаривали их родителей и ближайших «поезжан». А далее происходило символическое прощание родителей невесты с дочерью и передача ее жениху.
Наступала торжественная минута, когда жених и невеста отправлялись из Грановитой палаты для венчания в собор. В допетровской России существовало два обычая прибытия будущей царственной четы в церковь: зимний и летний. Зимой жених приезжал верхом на коне к собору со своим «поездом» раньше невесты, следом в санях приезжала царевна со своими «поезжанами». Когда царская свадьба справлялась летом, царь с царевной, взявшись за руки, шли до собора пешком. Под ноги им стольники и стряпчие стлали по обычаю дорожки из красивой материи. Эта пышная церемония, зимой или летом, сопровождалась множеством действий, означающих всякого рода обереги, и звоном всех колоколов кремлевских и других московских церквей.
В соборной кремлевской церкви жених и невеста становились близ алтаря на соболя, застланные камками), и начинался священный акт венчания. По завершении которого молодые пили вино из одного сосуда и целовались. Необратимость судьбы новобрачных знаменовал также обряд растаптывания опустевшего сосуда из-под вина в церкви. Уничтожая хрупкую чашу, молодой муж тем самым ставил крест на прежней, досвадебной «воле» обоих супругов, а также демонстрировал их переход в иной физический и социальный статус. Отныне они соединялись «вечно-навечно» самим Богом и обретали новый государственно-значимый статус. Новобрачный царь проходит как бы повторную, после коронации, процедуру утверждения во власти, он отныне воспринимается как «зрелый» правитель, гарантирующий своей женитьбой продолжение династии, а значит, сохранение стабильности государства, ведь его могущество опиралось на прочность царской власти. Новобрачная в новом статусе царицы (так нарекали ее только после венчания) воспринималась как будущая мать наследника престола, иначе говоря, хранительница династии.
После венчания молодые и гости шли в Грановитую палату на свадебный пир. В центре стоял большой стол, во главе которого садились новобрачные, а вокруг него - "кривой", огибавший большой в виде буквы «П», за которым рассаживались гости согласно своему чину и должности. По старинному обычаю на свадебном пиру новобрачные ничего не ели и не пили. Посидев немного, они покидали шумный пир и отправлялись в опочивальню.
После ухода царя и царицы свадебный пир продолжался под руководством тысяцкого, но на нем оставались только мужчины. Вслед за молодыми с общего пира уходили женщины, для них накрывали столы в палатах царицы.
Царская опочивальня замыкала ряд комнат дворца - Переднюю, Крестовую и Престольную, то есть государев кабинет. Ее низкие двери для сохранения тепла были обиты материей, полы застланы в несколько слоев коврами, ведь опочивальня не отапливалась. Центральным предметом всего убранства была постель (постеля). По своему богатству и роскоши она напоминала великолепный шатер. Сделанная из дорогих пород дерева, увенчанная балдахином постель убиралась особым образом. Вниз клали ржаные снопы, застланные ковром (снопы - символ прибытка в доме), на ковер - до десятка перин, на перинах возвышались изголовье и две подушки, все застилалось шелковой простыней и одеялами - холодным и теплым, собольим или куньим, в ноги клали шубу и ковер. В довершение кровать со всем убором покрывали простыней. За убранство спальни и постели отвечали постельники, самые доверенные и надежные люди царя, в обязанности которых входило соблюдение всех мер предосторожности.
Перед дверью в спальню жена тысяцкого, надев две собольи шубы, одну «по обычаю», а другую наизворот, шерстью вверх (символ плотского начала и новой семейной жизни) осыпала новобрачных хмелем. Дружка царя приносил им со свадебного стола хлеб, соль и курицу (лебедя), завернутые в скатерть. (Ритуальная пища — лебедь или курица, олицетворяли плодородие, подавались к свадебному столу, а затем переносились в спальню супругов. В былинах и русских народных песнях жених и невеста сами ассоциировались с птицами: он — с соколом и голубем, она — с белой лебедью, голубкой, утицей, перепелочкой). Новобрачный должен был оторвать у жареной птицы ножку или крыло и бросить их себе за спину, после чего супруги вместе съедали «курю». Дружка оповещал веселящихся родственников о том, что виновники торжества «у венчанья бывъ, легли опочивати здорово, и тутъ прохлажаются» и оставлял наедине. «А постелнечеи два седятъ у двереи спальни безотступно» в ожидании сообщения новобрачного о том, что «далъ Богъ здорово».
После еды невеста обязана была снять с ног жениха сапоги. Тем самым она демонстрировала смирение перед будущим мужем и показывала свою готовность во всем его слушаться. Также она должна была спросить разрешения лечь с ним.
Затем обязательно должен быть состояться половой акт. Об этом несколько раз приходил осведомиться дружка. Как только невеста теряла девственность, брак считался физически подтвержденным, о чем громогласно объявлялось всем гостям.
Убедившись в том, что новобрачным было «здорово», тысяцкий и боярыни потчевали их студнем из крошеной птицы со сливами, лимонами, огурцами, после чего до утра оставляли одних.
(Во всех слоях общества самым главным моментом ритуала была демонстрация рубашки невесты с пятнами крови. Потерю девственности в первую брачную ночь символически отмечали развешиванием расшитых красными нитками полотенец и битьем горшков.Если невеста сохранила девственность до свадьбы, она считалась честною. В противном случае навлекала позор не только на себя, но и на родителей. На шею свахе и родителям нечестной новобрачной вешали хомут, девушку могли даже вернуть в отчий дом, отцу подносили чарку вина с дырявым дном. «Выходит он из спальни с полным кубком вина, а в донышке кубка просверлено отверстие, и молодой, прикрывая его снизу пальцем, подносит в таком виде кубок, ближайшему родственнику жены: если полагает он, что нашел ее невинною, то залепливает сперва отверстие воском, так, чтобы вино не могло пролиться, и таким образом отец и все кто тут ни есть смело пьют из этого кубка; в противном случае молодой отнимает вдруг от отверстия палец и до тех пор проливает оттуда вино на стоящего перед дверьми жениного родственника, пока тот не даст ему сколько-нибудь денег, чтоб только остался он доволен, и тогда они мирятся». После этого девица становилась «молодкой». Ее обряжали в одежду замужней женщины и надевали соответствующий головной убор. Весь ритуал нужно было строго соблюсти, иначе новой семье грозили бесплодие и нищета.)
На утро следующего дня царственные новобрачные шли в баню, где свахи и боярыни мыли их вином и медом - символический обряд очищения и вступления в новую жизнь с чистыми намерениями. Царская баня, или мыленка, находилась на нижнем этаже Теремного дворца, в одной из дальних комнат. Вода в мыленку в XVI веке специально привозилась. Царя сопровождал тысяцкий и дружки. Тем временем под пронзительное завывание труб, звон литавр и перестук бубнов женщины «подымали», «умывали» и одевали молодую. Она выходила к мужу и гостям в золотой «шубке», белом летнике с широкими рукавами-накапками, которыми закрывала лицо, кике со спущенной фатой и высокой меховой шапке. В присутствии гостей и поезжан свекор «раскрывал» сноху (приподнимал стрелой подол ее платья, отводил накапки и убирал с ее лица фату). Обычай «вскрывания», определения непорочности, «почетности» невесты, являлся следствием распространения церковного венчального брака и связанного с ним требования сохранения невестой целомудренности до него: «… не причащайте, женивши, а девицам потому же, которая замуж пошла нечиста…», а механизм совершения обряда - его главного элемента – стрелы, имел языческое происхождение. Славянское слово «стрела стоит в родстве с ведически star, лат. Stella – звезда». Этот ритуал, мог знаменовать «солнечный луч, проходящий через тучи, что служило актом брачного соединения солнца и земли».
После бани молодожены завтракали в своих хоромах, отдельно от гостей на царской половине, куда могли быть приглашены лишь избранные гости.
В течение трех свадебных суток невеста должна была молчать. Только за столом молодая женщина «с особою важностью и почтительностью» произносила несколько слов, адресованных мужу. «Если она держит себя иначе, то это считается предосудительным и остается пятном на всю ее жизнь, да и самим женихом вовсе не будет одобрено».
Свадебные торжества продолжались еще несколько дней. Давались отдельные пиры от имени царя и царицы, продолжался прием поздравлений. Всем, кто участвовал в свадебных торжествах, раздавались подарки, многие получали очередные чины, поместья, денежные выплаты. В Москве выставлялись угощения для простого люда, раздавались царские милостыни, могла проводиться частичная амнистия узников. Правителям иностранных государств направлялись специальные послания. Во все концы страны отправляли гонцов с известием о царской женитьбе и царице, за здравие которой теперь следует молиться.
Образ третьей русской царицы Марфы Васильевны Соба́киной создан на основе костюмов к кинофильму "Юность Петра" (последний раз описанный выше свадебный обряд проводился, когда женили Петра I на дочери окольничего Евдокии Лопухиной в январе 1689 года)
и фотографий из альбома «Костюмированный бал в Зимнем дворце в феврале 1903 г.»
История Марфы - вольный пересказ романов Елены Арсеньевой «Гарем Ивана Грозного» и Сергея Нечаева "Иван Грозный. Жены и наложницы Синей Бороды".
В XV-XVI вв. у московских царей было множество проблем при выборе невесты. Европейские королевские семьи не желали отправлять своих дочерей в дикий, изолированный край. Они также не хотели, чтобы их благочестивые принцессы крестились в православную веру. Породниться со знатными родами своего государства было не намного проще. Хоть московские цари и считались всесильными, на самом деле они находились в зависимости от боярских семей и брачным вопросам постоянно мешали интриги и борьба за власть.
В 1505 году будущий царь Василий III, под влиянием греков–византийцев из окружения великой княгини Софии (Зои) Палеолог, решил провести первые смотрины невест, чтобы выбрать идеальную спутницу жизни. Обычай выбирать царских невест на смотре зародился при византийском императорском дворе. Для этого по всем краям рассылали послов с инструкциями. Они должны были оценить «прелесть лица» и имели, по меньшей мере, три параметра отбора: меру роста, размер головы и длину стопы.
В Московском государстве потенциальных невест к «отбору» привозили их родители. На первом этапе представители царя ездили по всем уголкам страны с особым царским указом. В нем предписывалось представить всех молодых девушек на региональные смотры. «Когда к вам эта грамота придёт, и у которых из вас будут дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас девку утаит и к наместникам не поведёт, тому от меня быть в великой опале и казни». Послы отбирали кандидаток по многим параметрам. Царская невеста должна была быть высокого роста, красивая и здоровая. Большое внимание уделялось наличию многих детей у ее родителей. Проверялась «политическая благонадежность» семьи.
От 500 до 1500 отобранных девушек отправлялись в Москву для участия в следующем туре отбора. Соперницы представали перед жюри из придворных и врачей, где отсеивались в несколько этапов. Финалисток селили в большом доме, одевали в красивые платья. Царь, «входил в комнату, кланялся им, говорил с ними немного, осматривал и прощался с ними». Чтобы сделать правильный выбор он наблюдал за кандидатками, когда все вместе обедали за одним столом, и в приватном общении.
Боярские семьи конкурировали за возможность выдать замуж свою невесту. Против особо перспективных кандидаток на титул царицы часто организовывались сговоры. (От результатов этого средневекового кастинга зависели судьбы именитых родов и ход истории Московского государства.)
Каждая участница получала платок, вышитый золотой или серебряной нитью и жемчугом. Победительнице царь передал золотое кольцо. Остальных финалисток разбирали в жены влиятельные бояре, либо их отправляли домой с деньгами и дорогими подарками, но могли и сослать в Сибирь – в зависимости от настроения царя.
В 1505 году Соломония Сабурова стала первой царицей, прошедшей подобный смотр. Царь Василий III выбирал из 10, отобранных из 500 девиц.
В 1571 году сорокаоднолетний Иван IV Грозный, овдовевший два года назад, решил вступить в третий брак. Подбирали также жену для старшего сына царя – царевича Ивана Ивановича. Для этого уже в 1570 году по всему государству провели перепись дворянских "девок" - кандидаток в невесты. Смотрины проходили в Александровой Слободе, куда были свезены 2000 самых красивых и здоровых девушек. Пришлось потесниться. Девки спали по двенадцать душ в комнате, чуть ли не по трое на лавке. Страсти кипели… То одна, то другая выбывала из смотрин по смешным причинам: брюхом скорбная сделалась либо рожу расцарапала — да не сама себе, понятное дело. Несколько раз весь дворец бывал разбужен дикими воплями: какая-нибудь девка просыпалась от дикой боли, начинала вопить, что ее зарезали… Пока все подхватывались, да зажигали свечи, да начинали разглядывать исцарапанную либо вовсе порезанную ножичком красоту, уже невозможно было определить, кто совершил злодеяние. Потом в девичьих палатах перестали гасить свет на ночь, немолодым бабам-смотрельщицам велено было не смыкать глаз. Членовредительства поуменьшились.
Смотр проходил в Грановитой палате. Рядами стояли избранные красавицы. Лысый, сгорбленный, беззубый Иоанн, тяжело опираясь на посох, обходил ряды девушек, зорко вглядываясь в румяные, пышущие здоровьем лица. Всех «финалисток» царь, «долго сравнивал в красоте, в приятностях и в уме». Впрочем, тех, кто обладал одной лишь привлекательной внешностью, но ничем более, Иван Васильевич тоже не оставлял без внимания, а брал, как тогда говорили, «на блуд», а когда надоедали, наделял их кое-каким приданым и выдавал замуж, на худой конец – просто отпускал обратно к родителям.
Тщательный отбор оставил сначала 24, а затем только 12 кандидаток. Их, осматривали уже обнаженными.
Одна девушка приглянулась царю: очень красивые, точеные черты, коса спелая. «Удалась дочка у Салтыкова!» — одобрительно думал государь, не понимая, что же кажется в девушке таким странным, что мешает вполне восхищаться, а как бы настораживает. Потом понял: странным казалось ее почти бабье дородство при тонком личике. При таких-то бедрах и щеки должны быть — чуть не шире плеч. А личико ма-ахонькое, с кулачок. Велел раздеться ее первой. Девка уперлась — ни в какую! Ее дядя Салтыков, бывший при ней за сопровождающего, полинял лицом и нетвердо начал объяснять, что девка стыдливая…. Но уж больно громко выстукивали зубы дядьки и самой невесты. Царь велел насильно содрать с красавицы одежды и увидел — ну, то, что и подозревал, то и увидел. Такой-то сухореброй небось и сыскать нигде нельзя было по городам и весям, даже если бы нарочно искали! Дело вполне могло бы окончиться смехом, когда бы дядька этот самый, дворецкий Лев Салтыков, не спятил от позора и не начал орать, что племянницу-де его, славную статью и дородством, испортили в одночасье уже в слободе, что Скуратов имеет свои виды на государя и прочит ему свою родственницу Марфу Собакину, а остальных девок портит. Малюта лишился дара речи. Он едва надеялся на такое счастье — оказаться в свойстве с господином и повелителем. Царь иногда снисходил до того, что называл Малюту своим единственным другом, однако Скуратов не заносился от этих слов. Он был псом государевым, а ведь и псов люди иногда называют своими друзями. Иоанн понял, что обвинения Салтыкова имеют под собой некоторое основание. Как ни был близок ему Малюта, как ни доверял ему царь, Бельский все по-прежнему оставался тем же худородным татем, каким начинал службу… Вот Малюта и решил подсуетиться сам, своими силами, породнившись с государем.
Девку же сухоребрую велено было отдать на потеху опричникам. Но!!! Ни один из молодчиков отведать этих костей не пожелал даже по принуждению. Так и ушла Салтыкова невинною и опозоренною.
Зиновия, сестра дьяка опричного конюшенного ведомства Булата Арцыбашева, когда царь пожелал взглянуть на ее неприкрытую стать, лишилась чувств. Так ее и раздевали беспамятную. В глазах государя вспыхнул явный интерес, а стыдливость девушки его поразила и растрогала. Несколько раз повторив ее имя, как бы боясь забыть, сказал, что в тот день больше никого смотреть не будет, пусть-де Зиновия придет в себя, а завтра он еще раз с ней побеседует…. Но среди ночи стража обнаружила девушку валяющейся под лестницей непробудно пьяною, с задранной на голову рубахою да с окровавленными чреслами. Она крепко спала, насилу добудились. Наутро знай бессмысленно улыбалась, пока ее сажали вместе со всем барахлишком на грязную телегу да с позором отправляли к брату. Виновника найти не удалось, хотя кое-кто из молодых и пригожих опричников потом сказывал, что Зиновия глядела на них ласково и всячески завлекала своей девичьей прелестью. Нет, они лучше сами себя оскопили бы, чем покусились бы на государево добро, они тут ни сном, ни духом не замешаны, а кто распочал «скромницу», знать не знают и ведать не ведают! Ожидали сильной грозы, но царя вся эта история так насмешила, что он ни на кого не осерчал. Даже беспутную Арцыбашеву отпустил мирно, не опалился на ее родню, ну и никакого серьезного дознания в слободе не было. А Матрена Бельская (жена Скуратова) и на исповеди не проболталась бы о том, что дерзким «опричником», обесчестившим опасную соперницу Марфы — Зиновию Арцыбашеву, был не кто иной, как милый зять – Борис Годунов. Матрена подсунула ей наливочки… не простой наливочки. Зиновия обеспамятела сразу, а уж потом Бориска быстренько сделал свое мужское дело. Ну и что? Невелик грех, подумаешь! От зятя небось не убудет, от дочки Машки тоже, а то где бы все они были сейчас, если бы возвысились жадные, будто вороны, Арцыбашевы?)
Вдруг государь перехватил ищущий взгляд Малюты, переминавшегося с ноги на ногу около одной из девиц. Вспомнил разговоры насчет какой-то там Марфы Собакиной. «Терзаемый страхом перед изменой и заговорами, самодержец полагался на советы верного Малюты», вспомнил, что обещал себе непременно приглядеться к этой претендентке, шагнул вперед. Девушка покачнулась, заслонилась рукавом. Матрена Тимофеевна, красивая сорокалетняя баба с хищным, густо набеленным и нарумяненным лицом, вцепилась в ее руку, принялась яростно, словно в драке, гнуть вниз, чтобы открыть лицо. Тут же вьюном вилась Марья Григорьевна, старшая дочь Малюты, как две капли воды похожая на мать. Наконец им удалось открыть Марфино разрумянившееся личико, и она испуганно взглянула в лицо стоявшего прямо против нее высокого, очень худого человека в черной, щедро шитой серебром ферязи. Марфа набралась наконец духу, поглядела в государевы очи и улыбнулась.
Сколько ей? Лет пятнадцать, ну, шестнадцать? Государю она годилась не просто в дочки, но почти уже и во внучки. Мысль о собственной зрелости, не сказать — близкой старости, вдруг болезненно поразила его. Если б все три его дочери не умерли в младенчестве, они были бы даже старше этой красавицы….. Марфа походила на белый колокольчик, сбрызнутый росой. Сходство усугублялось тем, что точеный, чуть вздернутый носишко покрылся испариной, словно росинками. Ее красота внушала не вожделение, а светлую радость. Эту Марфу хотелось не на ложе валить, а взять на руки, посадить на колени и шептать ей сказки в розовое ушко, столь крошечное, что легонькая жемчужная сережка для него и то тяжелой будет. «Что я с ней делать стану, с этой малявкой? — мелькнул порыв неприязни. — В куклы играть?» Но она сама была куклой, дорогой игрушечкой, с которой ему ни почем не хотелось расставаться, совсем как малому дитяти. С восторгом думал о том, как они станут беседовать, сидя рядком, и он будет перебирать эти точеные пальчики с удивительно красивыми миндалевидными ноготками, касаться этих розовых ладошек, шептать нежные слова в эти кругленькие ушки и смотреть в ее удивительные голубые глаза. Незабудка! Белая голубка! Светик ясный!
Матрена Бельская тотчас же сообразила, в чем дело, проворно сунула ему в ладонь прохладные девичьи пальцы, и Иван Васильевич сжал их:
— Выбрал я. Быть тебе, Марфа, дочь коломенского дворянина Василья Собакина, царицею!
Архиятер Елисей Бомелий испытующе оглядывал государеву избранницу. Вообще-то его подопечный всегда испытывал тягу к женщинам более изобильным телесно, а эта хрупка и тонка, словно цветок. Ничего, русским женщинам свойственно быстро полнеть: от изобильной еды, от неподвижной жизни это нежное создание скоро раздастся вширь так, что и не узнать, тем паче если быстро забеременеет. (В допетровскую эпоху имел место уклад, который сейчас можно назвать «свадебной диетой». Он касался только девушек из богатых семей. За пару недель до свадьбы невест начинали откармливать в прямом смысле слова. Они ели невероятное количество сладкого и жирного, чтобы «довести себя до кондиции». На венчании невеста должна была выглядеть дородной, а не худой).
Вроде бы нет никаких противопоказаний к этому браку: лекарь сам придирчиво осматривал всех девиц, пробовал на вкус их мочу. Марфа Васильевна совершенно здорова, она будет радовать государя еще долгие годы.
Иван Иванович, царевич, исподтишка оглядывал государеву избранницу и понять не мог, что отец отыскал в этой бесцветной птичке. Вот Кученей, Марья Темрюковна, — это была красавица. По ночам снилась Ивану в грешных снах, а днем такого страху наводила на них с братом Федором… Настоящая злая мачеха, как в сказках! А эта девчонка будет небось бояться царевичей. И какой с нее прок в постели? Может быть, отцу нравится обучать тихонь и несмышленышей? Но самому Ивану подавай горячих девчонок, вроде его избранницы! Он подвел девушку к отцу. Невысокая, но крепкая телом, с алой лентой в смоляно-черной косе. Царю она сразу не понравилась...Ишь, какая яркая! Словно изюминка в булке. Сразу видно, что бойкая, нравная девка. Хороша, ничего не скажешь: щеки что маков цвет, зубки — жемчужные низки, сарафан так и натянулся на молодых грудях, однако Иван Васильевич не спешил улыбнуться благосклонно. Но как жадно смотрит на нее сын! И как бойко играет она очами в ответ — теми самыми очами, которые ей надлежит держать скромно потупленными!
- Евдокия, дочь Сабурова. Мало, что девка не по нраву, — она еще и Сабурова к тому же (из этого рода происходила Соломония, первая жена его отца).
Ладно, пусть берет себе эту Сабурову. Не понравится девка при ближайшем рассмотрении — отправится в монастырь по следам своей родственницы, ну подумаешь, большое дело! Царевич, мгновение помедлив, словно не веря своим ушам, жадно схватил Евдокию за руку. Девка тоже растерялась было, но тотчас вспомнила, как учили себя вести, вскрикнула, завесилась рукавом, словно бы от крайней стыдливости, и глаза налились слезами очень естественно, как и следует быть. Однако Иван Васильевич успел перехватить один ее взгляд — и онемел. Вот же бесово бабье племя! Царевна… она теперь всего лишь царевна, а могла бы стать царицею! Наверное, государь выбрал бы ее, когда б Ивашка вперед отца не вылез! Она мгновенно возненавидела будущего мужа, и был только один человек на свете, которого Евдокия ненавидела больше. Соперница, Марфа. Чтоб она сдохла!
Бывший государев шурин Михаил Темрюкович угрюмо думал, что судьба играет очень причудливо. В одночасье вознесла какую-то дворянскую дочку на высоты, на коих достойна пребывать лишь бесподобная пери, подобная его незабываемой сестре Кученей. Увы, канули в прошлое те времена, когда Салтанкул был если не первым, то вторым лицом в государстве! И только мысль о мести, которая свершится же когда-нибудь по мановению Аллаха, поддерживает его теперь… С унылым вздохом он первый направился поклониться будущей государыне, подумав, что нужно завтра же отправить ей восточные лакомства — варенные в сахаре орехи и фрукты. Может, сломает об орешек свои белые зубки.
26 июня 1571 года царь Иван IV объявил о своей помолвке с Марфой Собакиной. Как было обозначено потом в приговоре Священного собора, «о девицах многу испытанию бывшу, потом же царь надолзе времяни избрал себе невесту, дщерь Василия Собакина».
Началась борьба за наиболее "теплые" и выгодные места при особе русского царя.
Василий Степанович Собакин был пожалован боярским саном, дядя Марфы - Василий Меньшой, стал окольничим, двоюродный брат царицы, Каллист, – царским кравчим, другой сын Василия Меньшого, Семен, – царским стольником. Породнившись с царской семьей Малюта Скуратов упрочнл свое положение при московском дворе. В это же время началась головокружительная карьера молодого опричника Бориса Годунова.
Сразу после помолвки Марфа Собакина заболела и стала «сохнуть» (никогда не отличавшаяся полнотой, она начала заметно худеть). Кроме того, с ней начали делаться припадки. Об этом доложили царю, но он заявил, что обвенчается с Марфой в Троицком соборе Александровой слободы.
"Положа на Бога упование, любо исцелеет" Иоанн все же заключил этот третий брак.
28 октября сыграли пышную свадьбу. Из Великого Новгорода прибыли целая ватага скоморохов и подводы с ручными медведями - для царской свадебной потехи. В свадебной церемонии, в разном качестве - кто "дружкой" царя, кто с "осыпалом", кто "за санями шел", кто "колпак держал", кто в "мыльне" (бане) присутствовал - приняли участие десять ближайших родственников Марфы Васильевны: отец и дяди, двоюродные братья с женами и без. Свахами были жена и дочь Малюты Скуратова, а дружками жениха – сам Малюта и его зять Борис Годунов.
Пир был прерван тем, что новобрачная потеряла сознание. Царицу отнесли в покои, а новоиспеченный муж, он же царь всея Руси, не захотел ложиться с ней в одну постель якобы ни в первую брачную ночь, ни в последующие. Возможно, он ожидал ее выздоровления, но гораздо более вероятно то, что Иван Грозный просто не спешил переводить свои семейные отношения из категории платонических в категорию физических. Дело в том, что согласно церковным канонам, любой православный христианин не имел права жениться больше трех раз. Это означало, что если Марфа Собакина физически не успела стать супругой царя, потом брак можно было бы с большей легкостью признать недействительным.
А между тем Марфа Васильевна не только не поправлялась, но чувствовала себя все хуже и хуже. Иван Васильевич не находил себе места. Лицо его в те дни было искажено глубоким горем, а глаза - полны слез. Он действительно был потрясен до глубины души, но до последней минуты все же надеялся на лучшее. При этом было не совсем понятно, что мучает государя сильнее – приближающаяся смерть ни в чем не повинного прекрасного юного существа или осознание того, что не все, оказывается, в мире подвластно царской воле? Скорее всего, последнее усугубляло его неподдельное горе.
Несчастная царица скончалась через две недели после свадьбы. Точнее – 14 ноября 1571 года. Что-же произошло, пока она жила в отдельном покое Александрова дворца, под присмотром Малюты Скуратова и его жены, которые стерегли ее пуще, чем зеницу ока. Ответ может быть только один: девчонку испортили, а вернее, отравили — как некогда отравили и первую, и вторую царицу. Но если прежние виновники известны, то погубителя Марфы еще предстояло найти. Царь полагал, что сам дьявол “воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу нашу, еще в девицах сущу… и тако ей отраву злую учиниша”.
Иоанна захлеснули волны мести и подозрительности…
Первыми полезли в голову родственники отставленных на смотринах девиц, особенно Булат Арцыбашев. Вдруг это ему вздумалось искать убылой сестриной чести, отомстив счастливой сопернице Зиновии? Арцыбашева Малюта первого и прижал к ногтю, чуть стало ясно, что дела Марфины идут к концу. Запытал, само собой разумеется, до смерти, а толку — чуть. Потом государь от сына Ивана узнал, что жизнь его с Евдокией Сабуровой не заладилась с первого дня, что участь царевны ее никак не устраивала. Она страстно желала быть царицею, ненавидела Марфу, жаждала отомстить ей, что перешла дорогу к престолу. Не стесняясь говорила об этом направо и налево, даже молодому мужу. Вот дурища, а? Станет, ведь станет она непременно царицею, надо только подождать, пока Иван на престол взойдет! Хотя нет, никем она уже не станет. Через месяц после свадьбы надоевшая всем хуже горькой редьки Евдокия отправилась в монастырь, по дорожке, проторенной ее родственницей Соломонией (чтобы жениться на Елене Глинской, князь Василий отправил нерожалую женку в монастырь, отчего многие из его бояр и священников просто-таки на рога встали). Малюта не упустил случая поискать лиходеев и среди ее родни, но Сабуровы даже на пороге смерти клялись и божились, что ни сном ни духом не повинны в гибели царской невесты.
Ходили слухи, что какое-то "зелье" Марфе передала мать, заботясь о чадородии будущей царицы. Это снадобье (или другое, если первое подменили) и стало причиной болезни царской невесты. Не прошло и двух лет, как Каллист и Семен Собакины были обвинены в том, что “хотели чародейством извести” царя и его детей, и были казнены вместе со своим отцом». Собакин Меньшой был пострижен в монастир. Болезненной подозрительности и жестокости Грозного не было предела, и уже после 1574 года в послужных списках русского двора не было ни одного представителя рода Собакиных.
Пали подозрения и на родню первой и второй жен Ивана Грозного - на Романовых, и на Черкасских. «А что… что, если Салтанкул каким-то образом проведал, что Кученей не просто так умерла от больного сердца, но была отравлена?» - думал Иоанн… Надо поспрашивать у ближних к Марфе людей, не бывал ли у нее Салтанкул, не приносил ли чего-то… Вскоре подозрения оправдались … Месть Грозного царя опалившегося на своего бывшего шурина Михаила Темрюковича за отравление молодой царицы была страшной. В мае 1571 года он был схвачен и посажен на кол (или, по другой версии, зарублен по дороге из Москвы в Серпухов). Его жена – княгиня Аграфена Черкасская, в девичестве Грушенька Федорова-Челяднина и малолетний сын – казнены – по приказу царя - зарезаны опричниками, тела оставлены во дворе усадьбы непогребенными. Прежде чем доставить Салтанкула к месту казни, на Поганую лужу, велено было завезти его домой и показать трупы жены и сына.Что касается князя Темрюка, владыки земли Черкасской, то в 1570 году он был ранен в бою с крымскими татарами, а два других его сына были взяты в плен. Князь умер в 1571 году от ран, так и не узнав о трагической смерти Салтанкула-Михаила.
Царицу Марфу Васильевну похоронили в Москве, в кремлевском Вознесенском соборе - усыпальнице для женщин из царской семьи.
В 1929 году сотрудники Оружейной палаты, спасая некрополь русских великих княгинь и цариц от уничтожения, перенесли захорения в подземелье Архангельского собора Кремля. Там они хранятся и по сей день. Одна из легенд, гласит, что в августе 1929 года, впервые приподняв крышку белокаменного саркофага Марфы Собакиной, люди увидели ее нетронутое тлением тело и прекрасное лицо. Достаточно было нескольких минут, чтобы лицо почернело и превратилось в прах. Этому явлению, характерному для средневековых захоронений, может быть одно обяснение: если саркофаг был изготовлен из белого камня – известняка, в процессе тления мышечной массы ткани заизвестковывались и затвердевали. Но стоило гроб вскрыть, как под воздействием свежего влажного воздуха саван быстро утрачивал жесткость и оседал.
В саркофаге Марфы Собакиной, кроме останков, был обнаружен хорошо сохранившийся головной убор – волосник, украшенный вышивкой, и уникальный стеклянный кубок итальянской работы на серебряном поддоне.
В 1990 году ученые провели судебно-медицинскую экспертизу останков Марфы на наличие металлических ядов. В останках не было обнаружено следов ни мышьяка, ни ртути. Возможно, был использован растительный яд, не поддающийся химическому исследованию (извести можно было и грибочками)…. В то время отравители старались имитировать болезнь, чтобы не вызвать подозрений. Человек болел примерно две недели и умирал.
Что произошло с цветущей девицей на выданье, сказать невозможно. Может быть, ее нервная система не выдержала потрясения? А может, девушке действительно дали сильнодействующее вещество растительного происхождения, из-за чего у нее и появились все симптомы болезни, а затем наступила смерть, хотя последнее тоже далеко не факт. Не исключено, что Марфа из-за специфики препарата просто впала в летаргический сон и была заживо погребена.
В 2003 году эксперт-криминалист и ведущий специалист по реконструкции облика человека по его останкам С. А. Никитин восстановил портрет царицы Марфы Васильевны в виде скульптурного бюста, выполненного в бронзе.
Вот какой была эта красавица:
@темы: стилизация, одежда, верхняя одежда, Россия, фото, информация, аксессуары, прически, Mattel, парадный костюм
-
-
16.07.2017 в 13:04-
-
16.07.2017 в 14:45-
-
17.07.2017 в 07:59-
-
17.07.2017 в 11:03Но реконструкции - это слишком громко! У меня, так, милые вариации на тему.
-
-
17.07.2017 в 13:01Всё равно очень интересно.
-
-
17.07.2017 в 13:27-
-
21.07.2017 в 00:36-
-
21.07.2017 в 16:47В этом костюме, изначально главной для меня дилеммой было объединение золота и серебра (с которым никогда до этого не экспериментировала и которое было для меня неким табу). То что платно должно быть желто-золотым ни минуты не ставилось под сомнение, с другой стороны основа под венец подходящей формы, мне попалась серебряная..., а потом "нашлись" симпатичные виноградные грона, которые и задали тон общему декору с лозой, цветочками и т.д.
Наверное не хорошо оспаривать работу Никитина, но уж больно взрослая женщина смотрит на нас из глубины веков... (Все таки ей было около 16-ти...,даже по меркам Средневековья, для которого этот возраст был совершеннолетним, позволяющим вступать в брак....)
На мой взгляд диснеевская Золушка влилась в образ Марфоньки очень органично!
Этот вздернутый носик и взгляд с низу вверх..... Сразу вспоминаю урывок из "Гарема....", который не включила в опус, где Арсеньева описывает впечатление Марфы от царя (уж больно автор симпатизирует Грозному): "Девушка покачнулась, когда царь оказался так близко, заслонилась рукавом....испуганно взглянула в лицо стоявшего прямо против нее высокого, очень худого человека в черной, щедро шитой серебром ферязи. Его темно-русая борода тоже была украшена серебряно-седыми нитями, серебряная скуфейка покрывала бритую голову. Марфа набралась наконец духу и поглядела в государевы очи.
Очи те оказались почему-то не черными, как ночь, а серыми, с темным ободком, из-за которого казались особенно яркими. Марфа невольно улыбнулась: она с детства боялась черноглазых, ведь черный глаз – злобный глаз, оттого и обмирала при виде государя, ну а теперь вышло, что обмирала напрасно – бояться нечего. И он так ласково улыбается этими своими тонкими губами, а зубы его белы. Говорили, он в подземельях слободы, прозванной Неволею,питается человечиной, вот и жену свою прежнюю, черкешенку, загрыз до смерти. Однако у тех, кто вкушает убоину человечью, зубы всегда гнилые. А у царя – белые, что сахар. Значит, опять нечего страшиться, не съест он Марфеньку!
И она улыбнулась от радости...
Марфа хотела что-то сказать, но лишь пискнула слабо и... все смотрела, смотрела ему в глаза…
И настала тишина в просторной, расписной палате, где царь и его третья невеста завороженно глядели друг на друга...".
Прямо сцена любви с первого взгляда... хотя у того же автора: "В головах отвергнутых девиц разочарование мешалось с облегчением. Многие из них лишь недавно увидали вблизи государя – и теперь ничуть не жалели о том, что не оказались выбранными. Все-таки он жутко старый, то ли дело какой-нибудь Петька или Алешка, который грозился заслать сватов, да
батюшка ему отказал...теперь, надо быть, не станет отказывать!"...
-
-
06.08.2017 в 20:45Любят люди всякой пакости симпатизировать!
не устаю повторять, как ценю наше общение!